У девочки, как и у прочих ребят, не было имени: лишь номер «52» на пижаме. Какими бы разными ни были дети, номера уравнивали их всех в глазах воспитателей и системы. Поэтому галчата сами придумывали себе различия. И маленькие радости, и тайны, чтобы раскрасить серость своего холодного, каменного мирка.
Это были и книги, зачитанные до дыр. Как те немногие интересные, что удавалось отыскать в библиотечной пыли среди учебных пособий и нравоучительной чепухи – так и другие, попавшие в интернат разными путями из наружного мира, передаваемые воспитанниками от поколения к поколению. Ночами после отбоя дети полушёпотом рассказывали друг другу истории, сплетённые из прочитанных сюжетов и собственных фантазий.
И детские игры, в которых ставками были желания, загадки и клятвы. И засаленные коллекционные карточки с футболистами, звёздами кино, историческими героями: неофициальная валюта приютских детишек. (Пятьдесят Вторая хранила под подушкой карточку с Джейд Стар из «Дев Ордена Розы» – безумно красивой, с насмешливым прищуром разноцветных глаз и развевающимися каштановыми локонами – в которую была по-детски влюблена).
А ещё тайные вылазки на крышу, где можно было любоваться закатами и рассветами, прятаться от воспитателей и смотреть на облака. По вечерам, когда сгущались сумерки и за оврагом загорались огни Гавани – так сладко было следить за огоньками прибывающих и отходящих экипажей, мечтая о далёких городах и странах. Самодельный кальян из банки и резиновых трубок (тогда Пятьдесят Вторая первый и последний раз в жизни вдыхала пар, и наутро ей было так же плохо, как и другим, хоть никто и не показывал виду). Настенные надписи на тайном детском языке, с помощью которых галчата обменивались новостями и слухами. Детская вражда и дружба, примирения и клятвы, скреплявшиеся самым священным на свете ритуалом – сцепленными мизинчиками… И много ещё чего, делавшего детскую жизнь не такой унылой.
Случалось и попасться воспитателям, и понести наказание: но чаще галчатам сходило с рук. Может, то было везение, может, их ловкость и детская хитрость. А может, даже суровые надзиратели понимали, что детей не воспитаешь без толики непослушания. Иначе они так и не вырастут, навсегда оставшись стоять в углу.
…И были Родительские Дни. Праздники, которых ждали с трепетной надеждой. В эти дни коридоры отмывали до блеска, галчат наряжали в новые и красивые пижамы, а в столовой подавали печенье и хороший чай, а то и какао. Потому что в Галчатник приходили куклы, выбирающие себе сыновей и дочерей.
Они были разные, эти мужчины и женщины, с которыми дети встречались в светлой комнате для бесед. Одни говорили ласково, другие были нарочно холодны и сдержаны, третьи смущались и сами не знали, как себя вести… Но на всех галчата смотрели как на чудо. Потому что это было обещание семьи и дома. Новой, чудесной, настоящей жизни за пределами каменных стен и унылых комнат!
Пятьдесят Вторая вместе со всеми бывала на таких встречах. И, запинаясь от волнения, отвечала на вопросы, пытаясь при этом вообразить, как будет звать сидящую перед ней куклу «мамой» или «папой»… И то и дело с тоской и болью видела, как блекнут улыбки на лицах её несостоявшихся родителей.
«Милая девочка, но… Скажите, она всегда так заикается?».
«Всего лишь когда волнуется».
«А… есть шанс, что это исправится с возрастом? Коррекция дефекта с заменой тела с детского на подростковое, сами понимаете: у меня вот, не поверите, в детстве глазки косили, ха-ха!»
«Хм. Наша политика – честность: и, похоже, тут проблема на уровне мозга. Какое-то мельчайшее нарушение, всего один чуть искривленный зубчик микрошестерёнки, и вот результат».
«Ага. То есть, фабричный брак?».
«Уверяю вас, это не помеха жизни. Проблема минимальная. К тому же, девочка очень прилежная, усердная в математике – вот её бюллетень успеваемости».
«Да, да, я понимаю…»
Разные слова, разные голоса за дверью – но один и тот же разговор. Снова и снова.
И ещё одно всегда повторялось: тот взгляд, которым смотрели на вчерашних товарищей выбранные счастливчики, уходя из Галчатника за руку с родителями. Взгляд, в котором смешались грусть, вина… и постыдное облегчение. Взгляд, который Пятьдесят Вторая не раз встречала в глазах уходящих друзей, стоя в толпе на крыльце.
Текли дни и месяцы, в Галчатник прибывали новые партии ребят с детфабрики – робких, неопытных, ещё пахнущих заводской свежестью. И всё больше уходило друзей, товарищей и даже врагов. А Пятьдесят Вторая снова и снова провожала их, стоя на крыльце в редеющей толпе… Пока не настал день, когда она вышла на крыльцо одна.