Раздался тихий хруст. В руках Директора остались чашка и отломанная фарфоровая ручка. Джагго отвернулся и сделал вид, будто любуется подушками, предпочитая не смотреть начальнице в лицо.
– Не забывайтесь, Шлау, – голос женщины был как натянутая струна. – Я спишу ваши слова на то, что от долгого одиночества вы утратили навыки вежливости – но это первый и последний раз, когда я стерплю!
– Да. Кхм, – Доцент как-то стушевался. – Приношу извинения. Это было неподобающе.
– Извинения приняты. Я тоже… могла бы выразиться удачней.
– Что ж, прекрасно. Ха-ха, все мы снова добрые друзья, какое счастье! Мяу! – жуткий коротышка вновь вскарабкался на диван.
– Ладно, вернёмся к вашему вопросу. Нет. Ни я, ни кто-либо из допущенных к участию в моих опытах студентов не занимались ничем подобным, и никому не пришло бы в голову использовать инструменты в качестве оружия. А даже если бы и пришло, я сам не представляю, как это возможно. Как ни жаль… а, впрочем, отчего же: мне совсем не жаль, что ещё один из моих ребят не пошёл по дорожке заблуждений в топь безумия!
– Мы знаем, – кивнула Директор. – Мы в первую очередь проверили ваших учеников: нам просто надо было получить ваше подтверждение.
Джагго сам занимался этим. Было несложно, учитывая, что в организованном доцентом Шлау тайном обществе «смелых экспериментаторов», не считая Кипятка, состояло всего пять студентов.
– Перестраховываетесь, конечно же… Как они там? – неожиданно доверительно спросил Шлау.
– В целом, хорошо, – сообщил Джагго. – Лилия Савой посвятила себя церкви, служит при храме Сестры Индукции Утюжанской. Энрико Крета – профессор на квафедре кристаллографии, студенты его обожают. Фармози Меркуриум оставил науку, зато теперь он джабз-музыкант, ездит с кванцертами по всему Медноречью…
Шлау с лёгкой улыбкой кивал. В эти минуты он казался почти обычным стариком, вспоминающим былые деньки. Почти нормальным.
– Что ж, у нас к вам ещё один вопрос. Скажите, доцент, вам о чём-нибудь говорит этот рисунок? – госпожа Директор выложила на стол листок из докторского кабинета с изрисованной кругами фигуркой. Доцент присмотрелся.
– О-о, – протянул он; улыбка его стала пугающей ухмылкой. – Вот это уже занятнее. Да, кое-что всплывает в памяти… Очень, очень любопытно!
– Ближе к делу, Шлау! Вам что-то известно?
– Ну, конечно же! – доцент откинулся на спинку дивана и сцепил руки на животе.
– Впрочем, – продолжил он, напустив на себя загадочный вид, – это было так давно, что уже стало историей… К тому же, не будем забывать о культуре общения. Память наша, знаете ли – пустыня, овеянная иллюзиями и миражами, которую порой нужно полить, чтобы из неё что-нибудь взросло!
– Терпеть не могу, когда вы начинаете говорить загадками. Чего вы хотите в обмен на информацию?
– Я уже озвучил краткий список, – торжествующе заявил Шлау. – Радиооборудование для опытов: катушки, конденсаторы, провод. И ещё кое-что, – он достал из кармана сложенную бумажку. Джагго представил, сколько времени доцент таскал её там, ожидая шанса.
– Это слишком много, – возмутилась Директор, прочтя. – Мы не сможем предоставить всё сразу, нужно вынести на рассмотрение!
– А это уже не мои проблемы, господа Канцелярия. Свою бюрократическую волокиту вы создали сами. Так что, если желаете поскорее получить информацию – беритесь за дело, а меня оставьте наедине! У меня сегодня неоценимо важный для науки эксперимент: планирую научить Дороти танцевать. Динь-динь, бе-е-е!
ГЛАВА 24: ПУТЬ НА СЕВЕР
К вечеру четвёртого дня пути на горизонте возникли Турбинные горы.
Издали казалось, будто земля и небо сомкнулись в оскале, как челюсти. Причудливо загнутые вершины, похожие на окаменевшие гребни волн, сливались в исполинский массив, растянувшийся с востока на запад, насколько хватало взора. Над горами нависло хмурое небо с иссиня-серыми тучами: погода последнюю пару дней стояла пасмурная.