Роджер умолк. Лайхе смотрел на него с усталой, печальной насмешкой.
– Моя жизнь давным-давно кончилась, – сказал он. – Как можно заново начать то, что оборвалось?
Алиса вдруг почувствовала жалость к этому старому, побитому жизнью загорцу. При всей внешней чёрствости, он напомнил ей старого воробья со сломанным крылом, ерошащегося на холодном ветру.
– Простите, – наконец решилась она. – Вы поэтому не вернулись к себе домой? После того, как разбились?
– Верно, девочка… Никто из наших, прилетающих в Наковальню, с тех пор со мной даже разговаривать бы не стал. Загорец, разбивший свои крылья, но не сумевший погибнуть в падении, и оставшийся на свете, ковылять по земле – всё равно, что мертвец. Для живых его больше нет.
– А вам бы хотелось доказать обратное? – тихо и твёрдо спросила Алиса. – Дойти туда, куда они боятся долететь на крыльях?
Повисла пауза. А потом Лайхе впервые усмехнулся – его потемневшее лицо будто раскололи трещины:
– Вот. Вот, наконец-то, я слышу достойную причину! Хорошо сказано, девочка, – загорец поднялся и взял посох, прислонённый к скамье. – Пошли, надо собраться.
– Прямо сейчас?
– А вы что, хотели погулять по улицам и полюбоваться здешними красотами? К тому же, хоть я и лишён неба, но горные ветра по-прежнему поют в моих костях. Ещё неделька-другая – и начнётся сезон холодных бурь, в здешних краях осень всегда приходит на пару месяцев раньше!
...Когда путешественники вернулись к автобусу, их ждал ещё один сюрприз, хуже прежнего.
– Беда, – растерянный и непривычно виноватый Гром развёл лапами. – Клянусь, я даже не заметил! Просто в каюту заглянул, мол, хочешь, какао заварю – а она уже… а её уже… того.
Алису пронзило молнией ужаса. Она вихрем бросилась вверх по ступеням, по коридору – и замерла на пороге каюты.
Пустой. Смятое одеяло валялось на полу; а на столе девушка увидела бумажку. Тот самый проклятый фальшивый приказ… Алиса осторожно перевернула его, чтобы прочесть одно-единственное слово, нацарапанное карандашом на обороте:
«Прости».
ГЛАВА 26: ХОЛОД
Милашка остановилась лишь когда Гавань скрылась из виду, заслонённая крышами домов. До этого она не позволяла себе обернуться, боясь увидеть на площади мачты и красно-белые борта «Икара» – и вернуться, не выдержав.
Девушка прислонилась к стене дома, а потом сползла на землю, привалившись головой к старой бочке на углу. Холодный ветер завывал вдоль улицы, и внутри у Милашки было так же: пусто, холодно и тоскливо. Как будто вырвали сердце-насос, и ветер дул сквозь дыру в груди.
Вот и всё. Так будет лучше для всех. Алиса… Как быть с ней рядом, как смотреть ей в глаза – терзаясь разом ненавистью за её ложь, стыдом за свою глупость и пьяную неосторожность, да ещё и му́кой от понимания того, как плохо и стыдно самой Алисе? Бесы, если б всё было так просто – но ведь подруге… бывшей подруге и правда плохо до слёз, Милашка это понимала.
Глупая девчонка, взявшаяся непонятно откуда. Глупая, добрая, лживая, отважная, корыстная, самоотверженная… А-а-а, почему всё так мучительно, почему в жизни нельзя просто, искренне дружить – без трудностей и испытаний?! За что машинные духи создали механизм судьбы таким сложным и коварным?
Лучше бы Милашка в тот день пошла другой улицей. Лучше бы Алиса пробежала мимо, и досталась дефам… От таких гнусных мыслей девушке стало так стыдно, что она зажмурилась и ударила себя кулачками по лицу.
«Дура, дура!.. Сама виновата».
И теперь ей нет дороги обратно в столицу. Даже если её и не накажут, сослав навеки, то служить в Канцелярии точно не оставят. Да и если бы оставили – как бы она смогла дальше жить, зная, что разочаровала госпожу Директора?
И что её ждёт? Изгоев Канцелярии с разгромными рекомендациями никто на работу не берёт. Жалкая жизнь на иждивении друзей и знакомых? Да много ли у неё тех друзей?
Ханни… Нет, она не бросит, ни за что. Ради неё Ханни пожертвует своим временем, будет делиться деньгами и жильём, сделает всё, что сможет. И будет доброй, как всегда, доброй и сочувственной.
И вот это-то будет самое невыносимое.
Нет, хватит. Она не вернётся: ни на «Икар», ни домой. Ей уже никак не заслужить прощения. Лучше она останется здесь, в Наковальне. Её всё равно отправили бы в ссылку – ну, так она сама себя сошлёт. Дальше, чем она сейчас, уже и не придумаешь.