И вот тогда я рассказал ему о Зине.
Узнав о цели моего визита, Николай Никитич разволновался. Шутка ли, впервые он должен был заняться настоящим архивным поиском. Разыскать следы человека, уехавшего из города почти двадцать лет назад.
— Да… Да… Конечно… Я непременно разыщу. Вы не обращайте внимания, что я взволнован. Такая работа предстоит интересная. А то нас, провинциальных архивариусов, не балуют. Ищем старые отчеты, метрики, Бог знает какие мелочи.
Глядя на старика, я понял, что нашел в нем верного и преданного союзника. Мы договорились, что каждый день к вечеру я буду приходить в архив.
Второй и третий вечер был точно таким же, как и первый. Я ничего не спрашивал у Николая Никитича, по его виноватому лицу я понимал, что ничего утешительного нет. Старик искренне огорчался, и я всеми силами старался успокоить добрейшего своего союзника. Правда, я и сам не терял времени даром. Вместе с работниками военкомата я опросил десятки людей, воевавших на Калининском фронте, но и здесь меня ожидали неудачи.
В тот день я только вернулся из колхоза, где гостил у бывшего командира разведроты штаба Калининского фронта. И опять поездка моя была неудачной. Петр Георгиевич Лазарев ничего не знал о Зине. Я сошел с автобуса и пошел к площади в ресторан пообедать. Занятый своими невеселыми мыслями, я не заметил, как чуть не столкнулся с Николаем Никитичем.
— Ну, батенька, я вас по всему городу второй день ищу.
— Нашли, Николай Никитич?..
— Не совсем. В архиве никаких документов нет. Но жена моя подсказала. Дочь соседки нашей, бывшей учительницы Анны Александровны Промысловой, Зина пропала во время войны без вести. Мать ее всегда говорила, что она в тылу у немцев работала.
Такой удачи я даже не ожидал. Оказывается, Зина, моя Зина, жила в Зарайске. Мне хотелось кричать, танцевать, петь, расцеловать этого милого старика.
— Только учтите, Анна Александровна после смерти Зины немного того, — Николай Никитич покрутил пальцем у виска, — так что вы поделикатнее.
— Николай Никитич, дорогой, я понимаю, буду вести себя как ангел. Только скажите, когда пойдем к ней.
— Сегодня вечером в семь.
— В пять, в пять, Николай Никитич.
— Ах, нетерпеливость ваша, в семь, так мы с ней договорились.
Я уж и не знаю, как прожил эти пять часов. Пообедал, не чувствуя вкуса пищи, пошел в кино и, ничего не понимая, глядел, как на экране бывший уголовник по кличке Акула возвращается обратно в лагерь. Потом я полчаса ждал Николая Никитича, и это были самые длинные полчаса в моей жизни. Наконец он пришел. Я даже поначалу не узнал старика.
В темном костюме, старомодном галстуке в горошек, он был необычайно торжествен. Стекла его пенсне сияли, и оглушительно скрипели новые желтые полуботинки. Николай Никитич смущенно и торжественно подошел ко мне и сказал:
— Пойдемте.
И вот мы идем по податливо прогибающимся под ногами деревянным тротуарам. Идем необычайно медленно, как мне кажется.
У калитки дома Промысловых Николай Никитич одернул пиджак, повернулся ко мне.
— Помните наш уговор?
Я молча кивнул.
Мы поднялись на крыльцо, и Николай Никитич повернул ручку смешного бронзового звонка, на котором славянской вязью было написано «Прошу повернуть».
Дверь нам открыла невысокая старушка.
— Здравствуйте, Мария Казимировна. — Николай Никитич снял шляпу. — Анна Александровна дома?
— Дома, дома, проходите.
Николай Никитич еще раз посмотрел на меня, словно говоря: «Помните, о чем я вас просил?» Я кивнул головой.
В большой комнате резко пахло завядшими цветами и какими-то неизвестными мне духами. Свет с улицы с трудом протискивался сквозь темные узорчатые шторы.
Когда мои глаза привыкли к полумраку, я увидел высокую женщину, одетую в черное.
— Кто вы такой?
Голос у нее был неприятно резок.
Я начал объяснять цель своего визита.
— Покажите ваши документы.
Я протянул удостоверение. Она взяла его, внимательно прочитала, протянула мне.
— Хорошо. Я вам верю. Я знаю, вы ищете мою дочь. Идите сюда.
Я подошел к большому круглому столу, покрытому стеклом.
Анна Александровна чиркнула спичкой, зажгла свечи, стоявшие в узорчатом медном подсвечнике. На столе под стеклом лежали фотографии. Десять или пятнадцать. Сосчитать я не мог, уж слишком необычна была обстановка. Ребенок, маленькая девочка с огромным бантом, голенастый подросток, наконец, красивая девушка с необыкновенно светлыми волосами.
— Это моя дочь Зина. Когда началась война, она работала В Харькове. Потом пришли немцы. Она осталась там. Вернее, ее оставили работать в подполье. Вот… — Анна Александровна положила передо мной папку, — здесь книги, вырезки из газет и журналов. Не ищите ее фамилию. Ее нет среди подпольщиков. Она, конечно, работала под другим именем. Но я мать, я узнаю свою дочь по поступкам. Так могла поступать только моя Зина. Я сейчас прочитаю вам.