Если самолеты летают, и часто, пиши — придут.
А пока целую крепко-крепко. Привет комиссару, Ванюше.
Ну, всего хорошего.
Твоя Ина
21 февраля
Родная моя!
Этак получится, пожалуй, целый цикл писем к тебе. Ведь уже пять месяцев я ничего-ничего о вас не знаю, да и ты от меня ничего не получаешь. А знаешь, мамочка, какая тоска по дому, по тебе. Милая! Рано утром командир будит в разведку. Проснешься и вспомнишь, как когда-то няня будила в школу. Не хотелось вставать, хотелось поваляться в тепле, но… какая разница. Идешь утром по лесу и думаешь, и вспоминаешь… Особенно, когда остаешься одна.
Где-то сейчас папа? С вами ли?
Миленькая, продолжаю на следующий день. Только что кончилась тревога, и снова мы водворились в свои бункера.
У нас сейчас морозная погода. Вероятно, и дома тоже. Я вижу морозные цветы на окнах моей комнаты, вижу всю нашу квартирку, такую милую, солнечную.
Через неделю — год, как я здесь.
Понимаешь, мамочка, эти дни что-то не слышно фронтовой канонады. И сводки не радуют. Зато в ясные дни как дают жизни немцам наши самолеты!
Враги совсем одряхлели. Последнее время очень часто пускают экспедиции на партизан. Но потери у нас сравнительно невелики.
Говорят здесь, что папу назначили секретарем Пустошкинского райкома. Трудно будет ему. Ведь столько здесь работы! Я знаю здешних людей, представляю условия работы. Это не Кашин. И неплохо было бы, если бы остался он там. Да и жить здесь с семьей неважно.
Ну, а как Регинкины успехи? Мне кажется почему-то, что наша отличница перестала быть таковой. Конечно, как всегда, завалена общественной работой. Расцеловала бы я ее сейчас…
Ну, листок кончается.
Пока прощай.
Целую, родная, любимая. Жди. А пока всего-всего доброго.
Твоя глупая-глупенькая Ина.
25 февраля
Родная!
Вот наконец-то и есть возможность написать тебе так, что письмо может дойти. Сколько я уже писала тебе писем, хотя и знала наперед, что ты их не получишь! В тяжелые минуты так хотелось как-нибудь поделиться с тобой, и я писала. Все эти письма хранятся в моем ранце.
Ну, что же?
Жива. Здорова. Одета. Обута.
Самая большая мечта — приход наших.
Близко-близко фронт, а их все еще нет. А пока радуюсь каждой бомбе, сброшенной советским самолетом, каждому советскому снаряду.
Целую, родные, бессчетно. Ждите, крепко ждите.
Ваша Ина.
После этой даты ни дневников Ины, ни писем к родным не обнаружено.
А. КОНСТАНТИНОВ
РАССКАЗ О ДОЧЕРИ
Наш эшелон подошел к станции Торопец. Мы спешно выгрузили оружие, снаряжение, продовольствие. Все наскоро сложили в кучу и прикрыли плащ-палатками. Мне не терпелось скорей пойти в город, разыскать инструктора обкома партии Хрусталева, узнать, где Ина.
Неожиданно встретился с Хрусталевым по пути в райком. Передал ему предписание о направлении меня во 2-ю партизанскую бригаду. Он предупредил мой вопрос:
— Идемте же вместе разыскивать вашу дочь!
— Как разыскивать?
— Да так. Она узнала, что на днях бригада должна выйти за линию фронта, и, не закончив лечения, вчера тайком уехала из опергруппы.
Спешим в райком. Звоним по всем заставам. Нигде ничего не знают. Бегаю по штабам погранполков, расположенных в городе. Наконец поздно вечером узнаю, что Ина задержана КПП в тридцати пяти километрах от Торопца. Связи с заставой нет. Наутро заказал верховую лошадь. В пять часов я уже в райкоме. Жду с нетерпением коня, а его все нет. Послал на базу связного.
Девять часов! Нетерпеливо хожу по огромному залу заседаний райкома, где расположился сборный пункт партизан. Открывается дверь, и я вдруг вижу мою Инку в черном беретике, в белой кофточке и больших сапогах.
— Папа!
Она, как вихрь, бросилась ко мне. Объятия, поцелуи, сотни вопросов. Вот она со мной, моя дочка. Загорела, погрубела, чуть-чуть похудела, но все такая же веселая, жизнерадостная, непоседливая.
Я едва успеваю отвечать на ее вопросы. И вдруг на кисти правой руки замечаю большой засохший струп, пальцы у Ины немного припухли.
— Что это, Ина?
— Так, ничего, пустяки, расскажу после. А ты… надолго сюда?
— Насовсем.