— Это что, тоже все игра? — спросил вслух Марш. — Игра только для меня? Только я здесь настоящий?
Он поглядел на дорогу.
— В чем дело, мистер? — спросил его водитель проезжающего мимо грузовика. — У вас какие-то проблемы?
Марш заморозил и его.
Он шел все дальше — через этот мир марионеток на ниточках, которые прыгали и разыгрывали для него драмы. При этом он думал о том, творится ли это во всем мире или только там, где он находится. Он был в Германии, смотрел на фрейлин и наливался баварским темным крепким пивом. И что, Германия теперь тоже застыла на месте, когда он переехал в Америку? Неужели во всем мире люди застывают всякий раз, когда он отворачивается?
Он не мог придумать, как это проверить.
Я — единственный настоящий человек. Во всем проклятом мире.
Это было словно испытание на прочность.
Марш дошел до метро. Люди шли мимо и толкались, словно не знали, что он мог их остановить на ходу одним только словом или, возможно, мыслью, или даже кислым взглядом. Марш покопался в карманах и нахмурился, увидев, что у него нет жетонов. У кассы стояла очередь человек в десять-двенадцать.
Но теперь существовало и легкое решение. Он прошел вдоль очереди, заморозив всех. Кассир хмуро посмотрел на него.
— Вы тоже можете застыть на месте, — сказал Марш, протянул руку и взял жетон.
Он совершил кражу, но разве пятнадцать центов имеют теперь значение? Разве вообще хоть что-нибудь имеет значение?
Он подумал, что это все равно что идти через мир мыльных пузырей, которые трещат и лопаются по его команде.
К перрону подкатил переполненный поезд метро. Марш вошел внутрь и молча поехал в Манхэттен, слушая разговоры окружающих его людей, которые явно не предназначались ему. Он с горечью смотрел то на одно лицо, то на другое. За этими блестящими глазами, за этими лицами и улыбками — ничто, думал при этом он. Только пустота.
Поезд прибыл на Центральный вокзал. Марш вышел, обернулся, взглянул на поезд и сказал:
— Я устал от вас всех. Остановитесь!
Голоса тут же смолкли. Марш пошел от поезда, думая о хвосте застывших людей, который он оставлял за собой, и зная, что ни один из них вообще не имеет никакого значения.
Забавно, думал он, как может измениться мир. Хороший, нормальный мир с симпатичной женой и домом в Бруклине и документами об увольнении из армии в кармане вдруг превратился в кукольное представление, в иллюзию. В мыльный пузырь.
Он вышел из метро на углу Мэдисон и 42-ой стрит. Кругом было оживленное движение, проработавшие весь день люди расходились по домам на ужин. Улицы были полны.
Марш сложил чашечкой руки и завопил, что было сил:
— Все кто слышит меня, остановитесь! Я приказываю вам! Я!
И все замерло в радиусе двадцати шагов. Марш словно стоял в окружении статуй, которые только что были людьми.
Он прошел по 42-ой на запад, останавливая всех на своем пути. Вид самой оживленной улицы Нью-Йорка, затихшей, безжизненной, с замороженными в нелепых позах жителями, был потрясающим, почти что ужасным.
— И зачем? Зачем все это было сделано? — спросил он вслух. — Это что — я на самом деле единственный настоящий человек?
Таймс-сквер переполняли люди, тысячи людей, стремящихся ко входу в метро. Какой-то человек грубо расталкивал всех, устремляясь вперед. В руках у него был мегафон. Охваченный внезапным вдохновением, Марш заморозил его и выхватил мегафон из его оцепенелых рук.
На горле у Марша взбухли вены, когда он завопил команду тысячам людей на Таймс-сквер. И все остановились. Игрушки прекратили двигаться.
Все, кроме одного.
Марш стоял и чувствовал, как щека нервно подергивается. Какой-то высокий человек продолжал идти мимо групп замерших пешеходов, лицо его было мрачное, губы крепко стиснуты.
Это был Гарри Девенпорт. Марш опустил мегафон и ждал, пока Девенпорт подойдет к нему.
— Послушай, Марш, немедленно прекрати! Ты же все разрушаешь! Я следовал за тобой от самого Бруклина. Ты вообще имеешь хоть малейшее понятие, сколько беспорядка создал?
— Это твоя ошибка, — обвиняющий тоном сказал Марш. — Если бы ты держал свой рот на замке...
— О, только не начинай снова!
— Ну, так не дай мне! Если бы ты молчал, я никогда не узнал бы об этом! Прежде мир был хорошим. Он нравился мне. А теперь посмотри, что ты наделал!
— А ты не мог бы опять включить всех, Марш? Это ведь не труднее, чем выключать.
Марш нахмурился, лицо у него было несчастное.