С Лерой в эти дни я старался не разговаривать, и если встречал ее во дворе или на лестнице, то делал страшно озабоченное лицо, торопливо здоровался и уходил.
Потом я постепенно привык к этой боли, стал меньше замечать ее, а тут начались занятия в институте, появились новые заботы, новые знакомства, и уже через месяц я спокойно думал о Лере и Вовке и даже снова стал разговаривать с Лерой. Она, как и раньше, заходит
теперь ко мне за учебниками и держится спокойно, с достоинством, как старшая.
С Вовкой мы по-прежнему друзья. Он часто заходит ко мне, а я к нему. Когда Лера занята, я привожу Вовку на наши институтские вечера, знакомлю его с нашими ребятами, и мне приятно, что у меня такой умный и красивый друг, который нравится всем нашим студентам и
особенно девушкам.
О том, что Лера и Вовка собираются пожениться, знает уже, кажется, весь наш пятиэтажный дом. Мне даже один раз пришлось услышать, как дворничиха тетя Дуся обсуждала с лифтершей вопрос о том, где они будут жить, когда поженятся, — у Леры или у Вовки.
Но не все говорят об этом так спокойно и доброжелательно.
Однажды, возвращаясь вечером из читальни, я услыхал, как Женька Сухов говорил ребятам на лестничной площадке о Лере и Вовке грязно, похабно.
Я тогда подошел к Женьке и сказал:
— Ты не имеешь права так говорить о Лере. Это скотство. Я запрещаю тебе так говорить о ней.
— А кто ты такой, чтобы мне запрещать? — Женька, прищурившись, нагло ухмыльнулся. — И какое тебе до нее дело? Или тоже пользуешься?..
Вначале я хлестал по Женькиному лицу ладонями.
Потом мне этого показалось мало, и я стал месить его кулаками. Женька упал. Ребята оттащили меня, силой довели до моей квартиры и втолкнули в дверь...
Иногда к Вовке приезжает его товарищ по техникуму Славка, скромный, очень мило улыбающийся парень в очках, который может часами читать на память Есенина, Багрицкого и Блока. Порой вместе с Вовкой Славка заходит ко мне, и мы идем гулять, втроем или даже вчетвером — с Лерой. В Славке мне нравится все, кроме одного, — его слишком откровенного внимания к Лере. Он все время старается быть возле нее, читает стихи только тогда, когда она с нами, он даже несколько раз приглашает ее в кино, и они уходят вдвоем, без Вовки. Мне и то обидно, а Вовке, кажется, все равно — он шутит, смеется и совершенно не обращает на это внимания. Я как-то не выдерживаю и спрашиваю его:
— Тебе не кажется, что Славка слишком любезен с Лерой?
— Кажется, — невозмутимо отвечает Вовка.
— Почему же ты так спокойно к этому относишься?
— Видишь ли, Семка... Мы с Лерой после защиты диплома собираемся пожениться. И если она способна увлечься Славкой, то пусть лучше это будет сейчас, чем потом. Потом это может быть страшно. Особенно, если будут дети. Вовка хмурится и отворачивается к окну. Я смотрю на него и удивляюсь: насколько он все-таки старше, взрослее меня, хотя мы с ним почти одногодки. Я не всегда бываю с ним согласен, но все же мне кажется, что он умеет думать о жизни серьезнее и глубже, чем я. В общем, так вот и идет наша жизнь до того дня, когда однажды Вовка не заходит ко мне и полушутя не спрашивает:
— Скажи, Семка, с какой стороны у человека аппендикс?
— Понятия не имею, — отвечаю я. — А ты что — решил заняться анатомией? — Нет, мне некогда заниматься анатомией. У меня что-то с правой стороны болит. — Он показывает на низ живота.—-Вот тут. Ты спроси вечером у матери. Ладно? — Ладно. Спрошу. Вовка уходит.
Вечером мама говорит мне, что аппендикс — с правой стороны и что, когда он болит, надо класть лед и вызывать врача. Сама она помочь в этом случае не может — она глазник.
Я бегу к Вовке. Аппендикс у него болит еще сильнее.
Вовка уже не может заниматься, лежит на диване с грелкой и жалуется, что она не помогает.
— Дай сюда грелку! — требую я.
— Возьми ради бога! — Вовка охотно отдает ее мне. — Все равно толку от нее ни на грош.
Я выливаю из грелки кипяток, наполняю ее холодной водой из крана и приношу в комнату.
— Вот теперь клади. А я побегу за льдом и вызову врача.
— Да брось ты, Семка! — Вовка морщится. — Какого, к черту, врача! Поболит — пройдет.
— Мама сказала, что нужно вызвать врача.
— Ну, мало ли что сказала твоя мама. Я свою-то не всегда слушаюсь. Ты лучше Леру позови.
— Хорошо,— обещаю я и ухожу.
Леры дома нет. Я оставляю ей записку и бегу в аптеку.
Из первого же автомата я вызываю к Вовке врача, а уже через двадцать минут взлетаю на четвертый этаж с пузырем льда в руках.
— Где Лера? — спрашивает Вовка.
— Ее нет дома. Я оставил записку.
Врач — высокий хмурый мужчина — приходит минут через десять после меня. Он щупает Вовку справа, слева и мрачно произносит:
— У вас аппендицит. Вот направление. — Он быстро, почти одним росчерком пишет маленькую бумажку.— Я пришлю за вами скорую помощь.
— А это обязательно, доктор? — спрашивает Вовка.
— Что обязательно?
— Ну, в больницу...
— Если хотите жить — совершенно обязательно.
— Хочу, доктор. — Вовка кивает и просит:
— Семка, собери мне быстренько в портфель мыло, зубную щетку, порошок и «Автоматику». Вон там, на столе, толстая лежит.
Да, сунь еще первый томик Метерлинка. Он у меня на очереди...
Врач уходит. Я провожаю его до дверей на лестницу, потом собираю все, что нужно, и сажусь возле Вовки.
— Наверно, операция будет, — тихо говорит он.
— Наверно, — соглашаюсь я. — Говорят, это самая легкая операция.
— Да черт с ней! — Вовка машет рукой. — Пусть бы тяжелая была! Только быстрее! Диплом ведь, Семка! Каждый день дорог! А тут лежи, плюй в потолок... Эх!
Приходит с работы Вовкина мать и, узнав, в чем дело, сразу начинает волноваться и суетиться. Мы успокаиваем ее, как можем. Леры все нет. Мы встречаем ее уже тогда, когда за Вовкой приезжает скорая помощь и я вместе с санитарами помогаю ему спускаться вниз. Лера бежит нам навстречу по лестнице, вдруг видит- Вовку, людей в белых халатах, бледнеет и прижимает руки к груди.