Следующий случай произошел несколькими днями позднее. Тогда мы с майором шли от дома, где находился наш штаб к окопам. Поступило задание: выследить и уничтожить немецкого снайпера. Выбор пал на нас с Лисом. В каком именно месте его искать мы примерно представляли, друзья-разведчики в этой ситуации сильно помогли. И тут слышим летит снаряд, при чем очень тяжелый. По звуку стало ясно, что летит в нашу сторону. Упали на землю, снаряд приземлился в каких-то тридцать метрах. Лежим и ждем. Сейчас взорвется. Вот сейчас. Я мысленно уже начала прощаться с жизнью. Но проходит пять, десять минут, но он так и не взорвался. Аккуратно отползли, пошли на задание. Снайпера мы обнаружили быстро, маскировка у него была слабенькой даже на мой взгляд. Право выстрела досталось мне, Александр Сергеевич выступал в роли наблюдателя. Вернувшись в штаб, мы рассказали об этом странном снаряде, на ту улицу послали отряд из саперов. А на следующий день в перерыве между атаками майор рассказал мне, что вместо взрывного механизма в нем была записка со словами: «Чем можем, тем поможем». Кто создал этот снаряд? Антифашист или наш человек, служивший на заводе под дулом автомата? Не знаю…
После атак мы помогали медикам выносить раненых с поля боя. Однажды я в числе тех, кто делал это, ползла по полю, услышала, как кто-то стонет. Смотрю, а это мой хороший друг – ефрейтор Петя Шукшин. Как я тогда за него испугалась! Подхватила его, потащила. Петя был такого же роста, как и я, выглядел худым, но оказался просто невероятно тяжелым. Я с большим трудом дотащила его до окопа, Кощей Бессмертный и Йося, оказавшиеся рядом помогли его спустить вниз. Алексей принес воды, полил ефрейтору на лицо. Он очнулся.
- Как себя чувствуешь? Встать можешь? – спросил старшина.
Петя медленно ощупал себя и радостно воскликнул:
- Все хорошо! Я целый!
Если честно, я в этот момент так разозлилась, что, не дожидаясь решения Журавлева, назначила ему два наряда вне очереди. Нет, я понимала, что он скорее всего довольно сильно испугался, но очень хотелось его придушить.
Также в редкие минуты свободного времени, после того как удавалось чуть-чуть покушать, обогреться и отдохнуть, многие, в том числе и я, ходили помогать в госпиталь. Медицинские работники там просто зашивались. Когда я пришла в школу, которую переоборудовали под госпиталь, мне стало дурно. В воздухе стоял запах крови и гноя. Всех раненых обслуживали всего четыре человека: две молодых медсестры, едва старше, а то и младше меня, один военврач, пожилой хирург, и тоже совсем молодой фельдшер, с которым мне удалось подружиться. Весь остальной персонал вместе с нами сражался в окопах, отражая атаку за атакой.
Мы делали все: кормили и поили раненых, помогали перевязывать, писали вместо них письма, убирались. Запомнился мне один молодой красноармеец, лежавший на парте в коридоре. Он все время просил пить.
- Что с ним? – спросила я у Тимура, так звали того фельдшера. – Почему вы не даете ему воды?
- У него очень серьезное ранение в живот, - ответил парень. – При таком пить ему давать нельзя, только ускоришь его смерть. Жалко его, но осталось ему немного, вот увидишь.
Он ушел, а я осталась рядом с раненым. Он постоянно облизывал пересохшие губы и, не открывая глаз, просил: «Пожалуйста пить. Сестра, пить». Через час его стоны затихли, он умер.
Многие медики и бойцы, которые помогали в госпиталях курили. Я очень хорошо их понимала. От постоянного вида кровоточащих и гноящихся ран, невероятных запахов начинало тошнить. А вот нам, таким же снайперам, как и я, приходилось терпеть. Еще на курсах при Осоавиахиме нам в голову твердо вбили правило: сверхметким стрелкам курить нельзя. Один раз, выйдя не на долго из госпиталя, я поинтересовалась у Тимура, курящего на улице почему так с медицинской точки зрения.
- Никотин как бы сжимает сосуды, понижает остроту зрения, чувствительность и восприимчивость. Также ускоряется пульс, - пояснил фельдшер. – Так что тебе придется терпеть.