— Ничего себе рано, — возмутился Дух. — Солнце смотри, как высоко. Идти надо! Или ты тут жить собралась?
— Нет, тут жить я не хочу, — вздохнула я, выбираясь из своей норки. — Пошли.
Утро, действительно, было в самом разгаре. Солнце энергично поднималось по небосклону и начинало припекать. День обещал быть жарким. Костёр Фэррыхтин уже потушил, оставшиеся не сожженными ветки разбросал по округе в аккуратном беспорядке. Видимо, для того, чтобы следующему путнику было чем заняться, готовясь ко сну.
— Пойдём? — повернулась я к кимрачонку. — Веди меня, мой проводник.
И мы зашагали к неведомому перевалу.
Дорога оказалась нелёгкой, и я не один раз с благодарностью вспоминала тренировки с Кэмбисом. Если бы не они, я бы, наверное, через пару часов сдалась, не сумев преодолеть крутые подъёмы и спуски, которыми изобиловал наш путь.
В очередной раз взобравшись по чуть ли не отвесному склону и выбравшись на небольшую пологую площадку, я упала без сил, пытаясь отдышаться.
— Устала? — сочувственно спросил Фэррыхтин. — Ничего, сейчас легче будет. Самый трудный участок уже прошли.
— Это радует, — просипела я. Солнце стояло уже высоко, нагревая камни так, что за них больно было хвататься. Во рту у меня пересохло, пот заливал глаза. Я вытерла лоб рукавом, и огляделась.
Вид с высоты открывался, конечно, изумительный. Повсюду, на сколько хватало глаз, возвышались величественные горы: высокие, мощные, обрывистые. Подножия их были покрыты густыми лесами, но здесь, наверху, даже трава не росла, сжигаемая безжалостными солнцем.
— И где здесь перевал? — спросила я своего проводника. — Куда мы идём?
— Вон он, — махнул рукой Фэррыхтин, и я едва не застонала, увидев вдалеке два пика, чьи макушки, казалось, пронзали небо.
Так далеко я не дойду…
Впрочем, куда я денусь. Не оставаться же здесь в ожидании гибели. Надо идти, пока есть силы.
Другое дело, что сил с каждым переходом оставалось всё меньше.
— Тебе надо поесть, — поучительно сказал кимрачонок. — Наколдуй себе еду. Я тут камушек подходящий нашёл, возьми.
И он протянул мне обломок скалы величиной с хороший каравай.
— Угу, — согласилась я. Дух гор был прав: если я ещё и есть не буду, то точно не дойду.
Сплетя заклинание и превратив обломок в ломоть душистого свежего хлеба, я отломила половину Фэррыхтину и, отщипнув кусочек себе, попыталась поесть. Но скоро поняла, что, если не попью, поесть не получится: в пересохшее от жажды горло кусок не лез.
— Фэррыхтин, а здесь поблизости вода есть? — спросила я, откладывая хлеб. — Очень пить хочется.
— Нет, — легкомысленно ответил кимрак. — До воды ещё сутки идти.
— Сутки?!
А ведь я точно не дойду, подумалось мне. Сидя на самом солнцепёке, я просто чувствовала, как солнце вытягивает из меня влагу, которой в моём организме и так оставалось немного. Не пить сутки на такой жаре, когда даже камни были раскалены, как в банной парилке, было безумием.
Судя по всему, моё приключение продлится не так долго, как мне хотелось бы… Но сидеть и ждать бесславного конца не хотелось.
Я решительно встала:
— Тогда пойдём скорее.
Фэррыхтин поспешно запихал в рот оставшийся кусок и пошёл вперёд
Дальнейший наш поход слился для меня в один непрерывный кошмар. Мы шли целый день по самому солнцепёку, сделав всего два коротких привала, солнце нещадно палило, от раскалённых камней поднималась мерцающая дымка, отчего они казались призрачными и нереальными, и к вечеру я еле ноги волочила. Во рту было настолько сухо, что рефлекторные глотательные движения причиняли боль, кровь стучала в висках, пот заливал глаза. Пить хотелось невероятно. Каждый следующий шаг давался всё тяжелее. Я всё чаще спотыкалась на ровном месте, с трудом удерживая равновесие. Кимрак же шёл и шёл, не уставая, не останавливаясь. Я старалась не отставать, но чувствовала, что силы мои на исходе. И, наконец, в очередной раз упав, встать уже не смогла. И, усевшись прямо на тропу, простонала:
— Фэррыхтин, я больше не могу.
Кимрак непонимающе оглянулся:
— Что случилось?
Но, увидев мою побледневшую физиономию, испугался:
— Ты чего? Что с тобой?
— Я не могу больше так идти. Я пить хочу. Очень хочу. Я умираю от жажды!
— Пить? — растерялся Фэррыхтин. — Здесь нет воды. До неё ещё день идти надо. Завтра к полудню к ручью выйдем.
— Я не дойду, — простонала я, приваливаясь к валуну, около которого я упала. Мне было плохо: в глазах у меня мутилось, а язык во рту от сухости стал шершавым, как тёрка.
Кимрачонок заметался: