А жене говорил:
— Четыре бочки вина выставим, и будешь ты атаманшей не хуже лелиной мамы. Хоть и не офицерская жена, а ничего, и из урядников атаманы неплохие. А казакам тогда вот!—показывал он туго сжатый кулак.—Они у меня попищат.
Он был недоволен снисходительностью атаманши, но вида не показал. Наоборот, еще громче засмеялся и крикнул:
— Дед Карпо всем казакам казак, только в зятья ему большевик попался.
Карповна покраснела. Но, видя, что все молчат, дважды поклонилась и сказала:
— Спасибо вам, спасибо за ласку, за милость вашу. Вот Нюрка ж обрадуется!
Вышла из комнаты, обтерла рукой со лба пот и, облегченно вздохнув, побежала к сестре поделиться удачей, а на другой день поспешила на хутор. Увидя Нюру, крикнула:
— Молись святой богородице, будешь опять в школу ходить... Атаман позволил.
— Атаман?
— Чего очи вылупила? Собирайся в станицу. Только смотри,—строго погрозила она, — ни про красных, ни про кадетов ничего никому не болтай, молчи, как дурочка, скажи—«Ничего я этого не понимаю». Боже упаси, если будешь против Лельки нос задирать. Тебе ж до нее, как нашему Серко до небесной звездочки.
— Да ну вас,—обиделась Нюра.—Носитесь со своей Лелечкой. Не буду дружить с ней.
— И не дружи. Она в тебе, растяпе, и не нуждается, а нос не дери, не ссорься, свой интерес соблюдай, мать жалей, дура.
И долго еще она читала Нюре наставления; та, делая вид, что слушает, на самом деле думала совсем о другом. Она задумалась о том, что вот и хочется в школу, и как-то страшно теперь идти туда.
XXVI
Прошел еще день. Утром, когда мать ушла к Марине, Нюра забежала к Фене.
— Прощай. Опять в школу еду!
— Ей-богу?—обрадовалась та.—Как же тебя приняли?
Но не успела Нюра ответить, как отворилась дверь, и в хату вошел Алешка Гуглий. Девочки невольно переглянулись. Алешка равнодушно прошел мимо них и, не выпуская изо рта цыгарки, приказал фениной матери идти в хуторское правление.
Мать насторожилась. Спросила, зачем ее зовут. Алешка ответил не сразу. Он спокойно докурил цыгарку, выплюнул ее на пол, растоптал ее сапогом и только тогда процедил сквозь зубы:
— Кличут — значит, иди.
Мать стояла в нерешительности. Феня не спускала с нее глаз, а когда та шагнула к дверям,—бросилась к ней, схватила за руку и умоляюще крикнула:
— Не ходите, мама, не надо!
— А ну, без паники!—Алешка грубо отстранил ее.
Тогда к нему рванулась Нюра:
— Забыли? Да? Забыли?—гневно крикнула она.—А как мы вас в нашем погребе прятали да спасали—уже не помните? Ничего теперь не помните? А?
Алешка пристально посмотрел на нее и, казалось, смутился. Несколько раз откашлялся, медленно обтер рукавом лоб и вдруг выругался самыми нехорошими словами. Девочки покраснели и испуганно переглянулись. Мать вспылила:
— Ты что ж, проклятая твоя душа?! Ты что здесь язык распустил, бессовестный!
— Иди!—снова грубо пригрозил Алешка.—Иди, а то...
Мать беспомощно опустила руки. Сумрачная вышла она из хаты. Скручивая новую цыгарку, Алешка спокойно пошел за ней.
— Да ты не плачь,—заметив на глазах у подруги слезы, попробовала утешить ее Нюра.—Ну, позвали и позвали, ну и придет домой, что ж тут такого? Ничего тут такого нет, ничего не страшно, ничего не будет... А если...
И недоговорила. Ворвалась в хату Карповна. С криком, с бранью набросилась она на Нюру и, как та ни защищалась, прогнала ее домой.
Так, не увидев больше подруги, Нюра уехала с хутора.
Феня подошла к плетню и, замирая от страха, стала ждать мать. Прошел час, другой, третий, она не возвращалась. Тогда Феня сама побежала в хуторское правление. Там бросилась к дневальному.
— Мама моя здесь?
Дневальный угрюмо молчал и только после настойчивых просьб процедил сквозь зубы:
— Никого тут нет.
Феня вернулась домой, оттуда к соседям, снова сбегала в хуторское правление—нигде матери не нашла. Весь день, весь вечер плакала, не зная, что делать. Только когда уже совсем стемнело, раздался стук в дверь.
— Отвори,—тихо простонала мать.
В темноте Феня ничего не видела, и от этого ей стало еще страшней. Мать попросила воды. Феня с трудом нашла кружку и, подавая ее, беспрерывно шептала:
— Скажите, скажите, чего вы такая? Чего вы плачете? Что случилось?
Мать, всхлипывая, стала рассказывать, как ее втолкнули в конюшню и там долго и нещадно били шомполами.
— За что? За что?—прерывая рыдания, говорила она.—Ой, доченька, что же с нами теперь будет?
Феня прижалась к матери.
— Не плачьте. Не плачьте, мама. Да не плачьте же! Мама! Давайте уйдем с хутора...