— Прошу вас, кушайте, Карпо Григорьевич.
Тот только буркнул что-то в ответ.
Иван Макарович сидел, уперев левую руку в бок, правой разглаживал бороду. Офицер Юрченко сел рядом с Таисией Афанасьевной. Та была в поплиновом голубом платье, с пышной высокой прической. Длинная золотая цепь с часиками,засунутыми за муаровый пояс, переливалась на ней. На груди сверкал отделанный бирюзой кулон, в ушах вспыхивали маленькие алмазики, а на спинке стула висела горжетка из белого песца.
Стол был убран богато. Гуси, утки, индейки, куры, пироги с капустой, с мясом, с курагой, кольца жареной домашней колбасы, окорока, соленья, моченые яблоки, вяленый виноград, варенье, мед, графины водки, коньяку, что Костик целыми ящиками привез с фронта, разные вина—и чего-чего только тут не было!
— Кушайте, дорогие гости, — поминутно приглашала хозяйка. — Извините: чем бог послал... Праздник великий, и сын вот звание полковника получил...
Костик вскочил и, подняв стакан с вином, провозгласил тост за гостей. И сразу заговорили, зашумели все, каждому захотелось сказать свое слово. Тамадой выбрали Ивана Макаровича, но слово первым получил дед Карпо, как самый старший. Он поднялся, обвел всех глазами и сурово сказал:
— За престол государя императора!
И сразу наступила тишина. Гости переглянулись. Этого никто не ожидал.
— Государь-то наш уже в бозе почил, — тихо заметил ему отец Афанасий.
Тогда дед Карпо стал говорить о том, что никакой он власти не хочет, кроме царской. Его не перебивали, считали неприличным перебивать старика, но и не слушали, за исключением лавочника Мозгалева и отца Афанасия. Отец Афанасий, как более хитрый, не спешил высказывать свое мнение, а Мозгалев сочувственно кивал головой. Потом говорили тосты атаман, Костик, батюшка. Сначала пили за здоровье друг друга.
- Шоб наша доля нас не цуралась, Шоб в свити нам краще жилося, —
затянул баском Иван Макарович. Снова пили, снова поздравляли один другого с праздником, опять пели песни. Потом, когда разгорячило вино, когда в просторной хате стало уже жарко и лица у всех раскраснелись, атаман попросил слово, и тут, когда его выслушали, начался горячий спор. Иван Макарович расстегнул ворот бешмета и с пеной у рта доказывал, что Кубань должна принадлежать только кубанским казакам и больше никому, атаман же и Костик стояли за то, чтобы Кубань по-прежнему была частью России, чтобы вместе с белой армией бороться с красными. А дед Карпо не слушал ни тех, ни других, метал молнии из-под бровей и кричал, что все равно без царя не будет толку. Единственно, на чем все сходились — что самый лютый враг у них один: большевики.
И вот тут-то, переглянувшись с Мариной, Костик попросил всех хоть чуточку успокоиться и внимательно выслушать его.
— Спорить, — сказал он, — не время.
Пристально осмотрел окружающих и, заметив у дверей Карповну, показал на нее глазами Марине. Та что-то сказала ей тихо, и она вышла. Это не ускользнуло от деда Карпо. Уже крепко выпивший, он вдруг почувствовал себя кровно обиженным.
— А что моей дочери здесь уже и места нема?—взвизгнул он и стал выбираться из-за стола. — Муж ее—большевик, красный. Знаю. Я его сам из винтовки убью, а может, як собаку, на дереве повишу. А кровь мою на позор вам не дам. Мое отцовское дило: захочу — прокляну свою дочь, захочу — сгною ее, окаянную, а не вам над ней потешаться. Желаю, чтоб вона здесь сидела. Вот где! — он показал на место рядом с Таисией Афанасьевной. И, вспомнив, как Алешка Гуглий вольничал утром с его внучкой Нюрой, он еще больше загорячился:—Не дам свою кровь на позор!
Стоило большого труда успокоить его. То, о чем собирался сейчас сказать Костик, никак нельзя было говорить при жене большевика. Но и с дедом Карпо Костику и Марине теперь ссориться было невыгодно. Дед был нужен им, они знали, что он имеет большое влияние на зажиточных казаков.
— Ну, я пошлю за Карповной, — опять переглянувшись с Костиком, сказала Марина.
Дед кое-как успокоился, и Костик начал говорить. Он сказал о том, что у белых сейчас решающие дни, что положение на фронте серьезное. Всего он, конечно, не сказал, он знал, что положение не только серьезное, но и безнадежное. Даже матери, и той он всего не открыл. Их целью было собрать на эту вечеринку самых влиятельных людей в хуторе и в станице и не только предупредить, но и попробовать сговориться, как поступить, как спасти имущество, как, в случае прихода красных, продолжать с ними невидимую, неуловимую войну, из-за угла, из-за спины. Его личное положение ему было ясно. Оставалось одно: бежать. Но об этом он, конечно, и не заикнулся: об этом знала одна Таисия Афанасьевна, решившая бежать вместе с ним.