Смех ее испугал Карповну.
— Что вы! Что вы! Такое скажете... И не приснится такого.
— Что не приснится, то, может, твой Степан подскажет. Небось, ждете, не дождетесь его.
— Ничето я не знаю, — смутилась Карповна. — А вы не беспокойтесь. Был он дома — никого не трогал, а до вашего двора и шагу не сделал. Не сомневайтесь. Мы с Нюркой живем тихо, никого не трогаем, дай боже, чтоб и нас не трогали. А насчет того, что вы сказали, это напрасно. Глядите, чтоб кто другой не обидел вас, а от нас обиды не будет. Ничего я от вас дурного не видала, и дочка моя, слава богу, в школу ходит. Я ни во что не встревала, жила по-соседски.
Марина не спускала с Карповны глаз. «Хитрит или не хитрит?» — старалась понять она. Наконец, сказала строго:
— Ты меня знаешь. Мое слово свято. Помни, Карповна: если придут красные — не надолго они придут. Я тебя берегла. С фенькиной матерью, видала, что было? С другими, знаешь, что было? А тебя не тронули и опять не тронут, если не будешь дурой. А если что — тогда сама себя вини...
Карповна кивала головой, делала вид, что согласна, а у самой закипало в груди злорадное чувство. «Вот ты как запела»,— думала она. Но все же была осторожна. «То ли придут красные, то ли нет... А с волками жить — по-волчьи выть» — мелькнуло у нее в голове, и она спросила заботливо:
— Может, вам подсобить в чем надо? Может, посуду помыть или еще что? Гости ж у вас были.
Марина снова испытующе посмотрела на нее. Кипя от злобы, но, тоже сдерживаясь, ответила так же ласково:
— Зайди, помоги. Может, тебе гроши нужны? Скажи, немного дам.
«Вот хитрая», — подумала Карповна, а сама обрадовалась:
— Спасибо! Дайте, сколько можете. Верите — грошей, ну, никак нет... И еще муки я у вас хотела попросить...
Она пошла к Марине. Нюра сидела одна. Она думала об Алешке; «Зачем он был у Фени?» — Тревожные мысли не давали ей покоя. «А вдруг, — подумала она, — вдруг он...»
Даже вскочила. «Не может быть! Не может быть!» — старалась она успокоить себя, но не выдержала, схватила платок и побежала. На снегу, от калитки до самых дверей фениной хаты, были ясно видны отпечатки больших алешкиных сапог. Она толкнула дверь, вошла в сени и тихо позвала-.
— Феня!
Никто не отозвался. Вошла в горницу, и здесь никого не было. Остановилась удивленная, быстро огляделась. В углу у стены виднелась деревянная кровать, но ни подушки, ни одеяла на ней не было. Скрыня стояла открытой; тут же на глиняном полу валялся замок, согнутая кочережка и черепки разбитой тарелки. «Маринина тарелка, — узнала по расписанному ободку Нюра и удивилась:—Как же она сюда попала?» И вдруг вспомнила: «На этой же тарелке Марина прислала пирожки маме!..»
Стояла, не знала, что подумать. Еще раз внимательно посмотрела вокруг, заглянула в скрыню. Там, на дне, лежала груда скомканных тряпок, и все было почему-то осыпано золой. Под столом валялись еще какие-то вещи, среди них сильно поношенная коричневая папаха. В ней лежали пожелтевшие от времени гозыри.
— Фениного отца, — еле слышно сказала Нюра.
«Значит, Алешка здесь вот что делал...» И теперь она вспомнила, что видела у него в руке узелок.
Осторожно вышла из хаты, оглядываясь, прикрыла за собой дверь. «А где же Феня?» И снова спросила себя: «Как же попала сюда маринина тарелка?»
Вернулась домой в растерянности. Когда пришла мать, рассказала ей обо всем. Та всплеснула руками, а услышав про тарелку, невольно выдала себя:
— Ох, я дура, дура!
— Так это вы! — Нюра схватила ее за руку. — Мама, зачем от меня скрывали? Значит, вы ей носили пирожки! Мама, ну что ж вы молчите? Где же Феня? Вы ж ее видели!
— Видела. Не шуми! И чтоб ты мне про это сейчас же забыла! Побеги, собери черепки. Нет, не надо, не беги. Я сама... Ох, Алешка ж проклятый! Куда ж она, бедная, ушла? Где ж она живет? Как бы чего с ней этот бандит не сделал!
— Вы носили ей пирожки... — Чего-чего, а этого Нюра от матери никак не ожидала. — Что ж вам Феня сказала?
— Ничего не сказала. Я сунула ей пирожки и ушла.
И до позднего вечера они только об этом и шептались. Строили всякие предположения... За окном шумел поднявшийся ветер. По временам колючие снежинки, точно сухой песок, царапали стекло. Карловна вышла во двор, прикрыла ставни. Вернулась запорошенная снегом, сказала, вздыхая:
— Метет... Ветер — аж щекам больно.
И поплотнее прикрыла печную заслонку. На столе скупо светила лампочка. Карловна поправила фитиль и пожаловалась:
— Керосин кончается. — И добавила с завистью: — А у этой жаднюги еще целый бочонок в погребе.
— Хату бы ее тем керосином облить да запалить, — с досадой отозвалась Нюра.
Карловна вспомнила недавний разговор с Мариной, испугалась: