— Что ж, по-твоему, мне ей и куска хлеба жалко?
Помолчали. Степа встал, прошел в угол сарая, где по его совету уже давно была проделана лазейка на огород, повозился там и сказал;
— Это верно: Фенька у нас не раздобреет. Если б таких людей поискать, кому нянька нужна...
— Тоже радость... А кто ж ее возьмет? Мать арестованная, никто не захочет.
— Погоди. Придумал! Кирееву, учительницу, знаешь? Клавдию Владимировну, что в очках ходит? У которой на квартире новый гимназист стоит? Вот ей нужна прислуга. Она мне еще недавно говорила: «Степа, не найдешь ли мне девчонку?» Она, по-моему, женщина хорошая, обижать не станет. Семья три человека — она, отец у нее есть, старик, дочка лет шести. Муж давно помер. Вот и устроим твою Феньку.
— Погоди, погоди, — взволнованно спросила Нюра,—ты про какого гимназиста говоришь? Про Скубецкого, что ли?
— Ну да. А ты и фамилию знаешь?
Она рассказала ему свой недавний разговор с Федей.
— В комсомол хочет? — заинтересовался Степа. — Что ж, нам наруку, только надо посмотреть, что за хлопец. Новый он здесь, никто его не знает. А Федька... Это такой, что не очень верь ему. Давно он с кинжалом ходил, как индюк? Давно он кричал; «Я — казак! Всем большевикам кишки выпущу!»
— Да это он так... с большого ума. Он, ей-богу, добрый. Теперь и батька его не такой.
— Да ну их! — Степа махнул рукой. — Ласточку у них забрали, так, подумаешь, — уже и большевиками стали. А верни им коня, они опять за белых будут.
— Не знаю, — задумалась Нюра. — Только Федька, по-моему, хлопец ничего. Он не продаст.
— Федьку я не боюсь, — согласился Степа, — отца его боюсь. А Федька что? Как отец, так и он. Вот новые хлопцы у нас — Сенька Михайлов, Тарас Дорошенко, Илья Кочура! Это комсомольцы! Теперь нас, Нюра, уже сколько! А! Считай: ты, Оля, Даша, Галя, я и эти трое. Дивизия! Четыре бойца, четыре сестры милосердные! — захохотал он.
— Чего там сестры, — обиженно возразила Нюра. — Может, мы еще что-нибудь сделаем. Я вот как на хуторе была, так всё думала: что мы всё только говорим да разговариваем, а дела не видно. Вы тут без меня хоть бумажки по станице бросали, с коммунистом говорили, а я что? Вот сидим мы с тобой сейчас, а там, может, где-нибудь бой идет. Комсомольцы на фронте. Или вон в городе, Оля рассказывала, оружие собирают, арестованных освобождают... Давайте оружие собирать! У моей тетки кинжал есть, наган есть. Как ее муж помер, так она спрятала наган в скрыню. Я принесу, вот увидишь принесу.
— Подожди, Нюра, — тихо сказал Степа. — Может, скоро что и будем делать. А наган возьми. Я сам всё думал... А вот скажи — когда будет советская власть, как мы с тобой жить станем? Как все жить будут? Я первым делом возьму тогда тебя за руку и пойдем по станице. Я неграмотный, ты грамотная. Я скажу: «Пиши, Нюрка, всех бедняков на бумагу». А потом пойдем к комиссару и скажем: «Вот, люди, что всю жизнь маялись. Давайте им землю, семена, худобу, плуги давайте, все имущество, что беляки побрали, пускай на фуры грузят и везут обратно по хатам. А мне ничего не надо, меня учите грамоте, а как выучите, куда хотите определяйте». Будет у нас опять ревком, и всё будет по справедливости. Никаких батраков не будет, а пузаны пускай сами себе землю пашут, а зашебуршат, ■мы их к стенке, чтобы против советской власти не шли.
— А я, как школу кончу, так в город поеду в гимназию или в учительскую семинарию. Как возьмут большевики опять власть, так Галю и всех девочек опять в школу. Хорошо будет, Степа! У нас на хуторе что ни двор, то и контра. Ох, и богато живут! И под станицей у них земля, и на хуторе земля. Как думаешь, что с Мариной сделают?
— А ты б что сделала? — Степа пристально посмотрел на нее.
— Я? — Нюра вскочила. — Я б ее. Не знаю... Может, и не убила бы, а, знаешь, что? Я б ее из хаты прогнала, все б богатство ее в ревком отдала, а ее, змею, поселила бы в фенькиной развалюшке и сказала бы: «Живи, попробуй, как сладко». А ты?
— А мне таких людей никак не жалко. Я бы ей и развалюшки не дал.
— Убил бы?
— В тюрьму посадил бы да под суд, а там разберутся. А тебе жалко, если ее убьют?
Нюра подумала и сказала:
— Такую, как Марина, мне не жалко. Фенькину мать жалко.
— Ты, Нюра, знаешь, что? — Степа подошел к ней, — ты понимать должна, что нам, комсомольцам, теперь одна дорога: биться. Я еще мало что знаю, а меня такое зло берет! Ох, и злой я! Мне хочется, чтобы Гаркуша скорей поправился. Он сказал; «Как встану на ноги, тогда мы с тобой, Степан, таких
делов наделаем, что кадеты нас вовеки не забудут». А я что? Я один. Ни родных, одна бабка, да и та глухая. Я на 'Сто хочешь иойду.
— Чего ж ты один? Не один. А товарищи?
Степа внимательно посмотрел на Нюру. Она смутилась.