из наших или не поймали». Понятно тебе? Теперь давай все узнаем и скажем Конуре, можно ему выходить или пусть еще сидит у Игната. А Федька все мне: «Видишь, мой батька какой!» А про винтовки он тоже ничего не знает.
— Как же нам быть теперь?—заволновалась Нюра.
— А ты не дрожи. Ты аж побелела!
— А если Ольку схватили? А если Степу? А если Тараса и Сеню? Побежим к бабке Акимовне!
— Нельзя, Нюрка. Не так надо. Иди в школу. Атаман, наверное, уже всё знает, и Костик знает. Лелька и Райка придут и начнут хвалиться, а ты слушай, а сама в книжку гляди. А может, еще кто из девочек знает, а я на базар пойду, там хоть и набрешут, а все-таки что-нибудь и узнаю. И тетка твоя с базара вернется—ты слушай, что она расскажет.
Нюра задумалась.
— Я боюсь, Федька чего-нибудь наболтает. Он такой, как телок. Сейчас же Скубецкому все доложит.
— Нет. Отец ему сказал, чтоб язык крепко держал...
Едва Нюра вернулась в хату, как пришла с базара тетка.
— Кого-то ловили ночью,—еще не успев скинуть с себя кожух, сказала она.—В гарнизоне оружие пропало. Часового связали, в рот тряпку запихали и унесли не знаю сколько—не то десять, не то двести винтовок. Разное говорят люди. Костик бесится. Юрченко чуть часового не застрелил. Посадили того часового, судить будут. Пропал человек!
— А кто же это оружие унес?—спросила Нюра и зевнула, чтобы показаться равнодушной.
— Не выспалась?—сердито пробурчала тетка.—Легла с петухами, и все тебе мало.
— Да ночью не спалось...
— Больше б работала, так и спалось бы. Принеси соломы. Чего до сих пор печь не затопила? Человека сгубили и попрятались, как мыши...
Нюра насторожилась.
— Разве никого не поймали?
—■ Поймаешь их, дьяволов...
И сразу отлегло от сердца. Не утерпела и, как маленькая, вприпрыжку, помчалась за соломой. «Эх, Дашки не видно! Обрадовала бы ее!» Вернулась, затопила печь, умылась, наскоро поела и побежала в школу. Даша была права: там Нюра сразу же узнала новости. Однако, и Леля, и Рая помалкивали. Нюра поняла, что это им дома наказали молчать.
В общем в школе Нюра не узнала больше того, что успела узнать от тетки. Из рассказов же девочек поняла, что, видимо, никто из ее друзей не схвачен. Одного она только не знала: что часовым стоял в ту ночь молодой казак Кузьма.
XLVI
Кузьма долго добивался доверия сотника Юрченко и делал это неспроста. Еще недавно он говорил ему с глазу на глаз:
— Ваше благородие, дозвольте мне быть вашим ординарцем... Вы же видите, як я стараюсь.
Юрченко ему тогда ответил:
— Видеть-то вижу, да ты мало злой. Мне не такого человека надо.
На другой же день Кузьма вымазал шашку куриной кровью и нарочно на глазах у Юрченко тщательно оттирал ее.
— Что это?—спросил Юрченко.
Кузьма притворился смущенным.
— Так... Ничего... ржа...
— Разве и ты вчера на глинищах был?—удивился Юрченко.
Вчера он приказал взводу зарубить за станицей схваченных у лимана двух казаков-большевиков. Кузьма промолчал, а потом сказал, не подымая глаз:
— А вы говорите, что я не злой.
Юрченко покосился на него, на шашку, ничего не ответил, но отошел—видимо, довольный.
Час спустя вахмистр сказал Кузьме:
— Их благородие тебя хвалит.
— За что?—насторожился тот.
— А бис его знае за що. Слышал я, как вин господину полковнику говорил: «Надежный казак». Тилько, по-моему, зря он тебя хвалит. Не туда твои очи глядят.
-— А ты знаешь, куда они глядят?
— Не знал бы—не говорил...
Вахмистр пробурчал еще что-то и отошел в сторону. Он был из той же станицы, что и Кузьма. Помнил, хорошо помнил вахмистр двух его старших братьев—Илью и Гаврилу, ушедших с красными партизанами. Помнил кое-что и Кузьма: сожженную отцовскую хату, растащенный скарб, избитых плетьми и шомполами невесток. Вставала в его памяти и большая хата вахмистра, окруженная тополями, и сарай с молотилками да косилками, и амбар под железной крышей; помнил и его самого, ходившего в станичных писарях. Не один кровный рубль тружеников-казаков прилип к его красной и потной ладони. Помнил Кузьма и страшную перекладину во дворе станичного правления, на которой тихо покачивался друг его раннего детства, чернобровый казачок Ивась. Сам вахмистр тянул за веревку, а потом, подбо-ченясь и скаля гнилые зубы, лихо оглядывал свою жертву. Помнили вахмистра и еще кое-кто из его одностаничников, силой загнанных в отряд сотника Юрченко...