Вернее, не то чтобы «нелюбовь» — это было просто полное равнодушие, незамечание и неинтерес — со стороны страны, разумеется. Сашка же к отечеству испытывала гораздо более тяжелые чувства — невостребованные, естественно, но от этого не отсутствовавшие.
А стране ни за каким фигом Александра Владимировна Романова была не нужна, разве что в роли послушной налогоплательщицы, и то когда налоги с нее стали причитаться довольно весомые.
Стране, как выяснилось после перестройки, вообще ни за каким фигом никто не был нужен, разве что одуревшие от жадности и власти мальчонки, которые с упоением и по-быстрому эту страну разворовывали и насиловали. Остальных она с веселой радостью выплевывала куда подальше: ученых хорошо так, смачно — по всему миру плевок пришелся, вместе с их наукой туда же полетели писатели, художники, спортсмены. Вот новое поколение выплюнуть не удалось — оно беспризорно рассеялось по вокзалам, бомжатникам, детдомам в лучшем случае, зацепившись за то, «что оно выбирает»: дешевое пиво, наркоту и радости жизни в подворотнях. Армию с ментами тоже как-то не удалось по странам рассеять, пришлось здесь, на месте игнорировать, и все остальное под названием «народ» тоже — ну не нефть же это, в конце концов, и даже не лес с газом, чтоб на них внимание обращать!
Раньше, еще несколько лет назад, Саньку иногда одолевали такие муторные мысли — сейчас-то полегче стало, изменилось многое. А когда она вынужденно начала свой бизнес — ой-ой-ой! — так тошно становилось от бесполезности этой обиды и, главное, безликости — на кого обижаться-то? На страну? Да ладно! Сами сляпали, что имеем, все скопом! На неких правителей? На каких? И потом — зачем? Что попусту-то?
Возьми да что-то сделай! Самый прямой и простой путь — возмутись публично и выскажи свое «фи»! На митинг какой сходи, горло подери. Оно, конечно, можно и в партейку вступить с названием типа: «Народу все надоело!» — и шебуршись активно, выказывая свою гражданскую позицию. Дело абсолютно и безнадежно глупое и пустое, зато душу отвести можно, поорав вволю на улицах, потрясая плакатиком. А что?
Хорошо — поорал часика три, получил за крик денежку и бутерброды — и тебе приятно, и главному «духовнику» «Народу все надоело» полезно перед выборами и камерами.
Саше орать не хотелось. Она работала всю жизнь на страну и ее благосостояние, это только последние годы — на свое, а до этого… по двенадцать часов в день и на передовой — то есть в науке, — и всерьез, без дураков, и много чего сделала, и многое из ее достижений работает до сих пор и используется той же страной, которой, собственно, на нее, Александру Романову, плевать со всех своих высоких точек!
«Да, господи, боже мой! — опомнилась Санька, тряхнув головой. — Да чего это меня понесло? Вспомнила былые времена! Это все из-за Лильки. И из-за того, что поспать снова не удастся».
Стараясь отвлечься, она посмотрела вокруг — и вдруг увидела закат!!
Санька сбросила скорость, съехала на обочину и, выключив мотор, во все глаза, упершись подбородком в сложенные на руле руки, смотрела на закат.
Над дорогой, тянущейся длинной серой полосой, круто поворачивающей вдалеке и от этого, казалось, обрывавшейся неожиданно, упираясь в величественные сосны, простиралось небо — ультрамариновое, невероятное! А на небе царил закат.
Сказочный, нереальный! В красках, которые мог себе позволить только Рерих!
Несколько длинных тонких облаков тянулись в полнеба и уходили за горизонт, ярко, броско расцвеченные только что севшим солнцем. Бордовые, золотистые, оранжевые и пурпурные краски переливались, искрились, играя, балуясь — то вспыхивая, то затухая, — завораживая, обманывая, втягивая в себя!
Санька даже дышать забыла, так была очарована!
Ну вот как можно такое не замечать?!
Даже удивительно, как через раздражение, никчемные мысли-рассуждения, внутреннее ворчание бесконечное смогло пробиться видение, чувствование этакой красотищи!
Саша посидела еще чуть-чуть, стараясь запомнить, сохранить ощущения причастности, видения и переживания подлинной красоты.
Краски стали опадать, утихать, ретушироваться, заканчивая представление и уступая сцену сумеркам.
Александра громко вздохнула — надо ехать — и, заведя машину, тронулась с места.
Господи, когда же она сегодня домой-то доберется?
Лилька жила в огромном доме, почти достойном эпитета «усадьба», доставшемся ей от очень-очень-очень богатого дядечки, с которым она состояла в любовных отношениях целых два года. Небывалый подвиг с ее стороны, но при рассмотрении результатов — стоящий того, и к тому же стоивший весьма ощутимую в зеленых американских денюжках сумму.