Он протянул руку, и раз уж она не отшатнулась, коснулся ее губы большим пальцем, осматривая. Цела снаружи. Изнутри зубы чуть взрезали кожу. Бывает.
— Заживет. — Сказал Ханзи, осматривая ранку прищурясь, чуть запрокинув голову.
— Знаю. Не первый раз.
Она слабо улыбнулась, и он отдернул руку, понимая, что и так слишком долго касался Шейны.
— Если хоть раз еще тебя тронет…
— Нет. — Оборвала его Шейна, не дослушав. — Я не пойду в полицию. Такие девушки, как я, этого не делают. Мне вообще внимание ни к чему.
Ханзи едва слышно вздохнул: он не это хотел сказать, но она уж как знает. Он подумал, что стоило бы застрелить ублюдка. Тогда тот бы не успел сделать Шейне больно, а его дружки поняли бы, чего стоит грубость в неправильном месте, в неверное время. Грубость в адрес девушки, которая ничем такого не заслужила.
Нет. Если бы он застрелил козла, его дружки бы всего лишь вернулись сюда с жаждой мести. И Ханзи могло уже не оказаться рядом, чтобы помочь Шейне.
С другой стороны… в его воображении возникло дикое представление, что вообще-то он мог бы забрать Шейну. Из этой лавчонки. Из… из Миннесоты. Может быть.
А, какая чушь. Что он мог ей предложить?
Что она могла ему предложить, в конце концов?
— Ну… как насчет киношки вечером? — Запинаясь, сказала Шейна. — У тебя как с бензином? В драйв-ине сегодня можно глянуть «Ужас Амитивилля» и «Путешествие в ад».
Ханзи хотел спросить: «я что, похож на человека, который смотрит кино?», но не стал, прекрасно понимая, что не похож. Однако это не значило, что он не хотел в кино. С Шейной.
— Где мне забрать тебя? — Спросил он. Требовалось сперва уладить еще одно дельце.
Она назвала адрес.
На ней были высоченные красные сапоги — тем не менее, неспособные закрыть ноги до подола юбки. Симона на ее фоне показалась бы монашкой. И воплощенной грацией. Шейна не умела ходить на каблуках, и размахивала сумкой, чтобы держать равновесие, прыгая по тротуару, как овсянка.
И, черт, в этом было что-то очаровательное. Что-то подлинное. Что-то честное в позабытой попытке выглядеть не той, кем она является. Она постаралась — а потом махнула рукой, вот какое создавалось впечатление.
Шейна забралась на пассажирское сиденье, скорее растрепанная, чем умело завитая, и раскрасневшаяся то ли на осеннем ветру, то ли от предвкушения.
— Показать дорогу? — Она улыбнулась, стрельнув на Ханзи глазами.
— Я знаю. — Он все дороги знал, что уж.
Шейна провела рукой по приборной панели странным движением, точно закрывала глаза покойнику, вздохнула, затем достала из сумочки кассету и вставила ее в приемник. Точно. Ее микс, записанный для Ханзи.
Он подумал о том, что пару часов назад выполнял грязную работу для Герхардтов, а теперь сидел с девчонкой в драйв-инн. Девчонкой, лет на десять его младше, с зазывно расстегнутой — не по погоде — блузкой.
Что бы она сказала, если бы догадывалась? Что там у нее были за принципы, хотел бы он знать. Но с каких это пор его работа казалась ему хуже любой другой?
Ханзи не смотрел на Шейну, но ее запах — дешевые сладкие духи, дешевый шампунь, просто забавный аромат ее кожи, выдающий, что кое-кто пьет слишком много химозной газировки — не давал ему забыть, что она рядом.
По крайней мере, ему никогда бы не приказали ее убрать. Ханзи почувствовал, что даже рад, что не обнаружил никаких следов Рая в лавчонке, никакой связи. Шейна была человеком со стороны, которая никак не будет замешана в грязных делишках Герхардтов.
Он вдруг остро ощутил, что эти сапоги, эта расстегнутая блузка и неумелая завивка — это адресовано ему.
— Ты из Канзаса, да? — Спросил Ханзи равнодушным тоном. На деле ему было действительно интересно.
— Типа того, — Шейна вздохнула, не отрывая взгляда от экрана. — Округ Расселл.
— Тебе не было жалко оставлять свою семью?
— Пишу им письма. Без обратного адреса. — Шейна повернулась к Ханзи. — Не подумай, что я сука какая-нибудь. Просто не хочу жить, как они. Я ведь не обязана это делать, верно?
Она снова взглянула на экран.
— И я не хочу дать им шанс меня заставить.
— Ну… Так подумать… Они дали тебе все…
Она вздохнула так громко, что он предпочел не продолжать. Несколько секунд Шейна молчала. Затем произнесла:
— Как ты рос?
— Ты не хочешь знать.
— Хочу, если спрашиваю. Ты говоришь, на самом деле: я не хочу тебе говорить. Ладно. Но, возможно, ты знаешь, как и я, как оно бывает. Семья тебя кормит, поит, но на деле полагает, что вырастила себе то ли свинюшку на продажу, то ли ломовую лошадь. И единственный способ оставить это позади — буквальный. Ты валишь и расстаешься с иллюзией, что можешь их переубедить.