Ханзи тяжело вздохнул, прижался щекой к ее горячей спине, закрыл глаза. Вот черт…
Он слышал лет восемь назад о том, что фуры в Харлан с самогоном перегоняет молоденькая хорошенькая блондинка, и так ловко у нее это выходит, всем на зависть. Говорили, фуру она способна провести «по ниточке». А потом разговоры прекратились. Ханзи подумал, что это потому, что девчушка перестала быть хорошенькой, в конце концов, дорога мало кого красит. Но теперь он видел, что она осталась… она была лучше, чем он себе воображал, слыша о той водительнице.
Он тоже сопоставил факты.
Он не обещал, что вернется. Не потому, что не хотел, но зная, что вывернуться оно может по-всякому. И для нее может быть лучше позабыть о нем, если обстоятельства вдруг станут хуже.
Они стали.
Шейна вынула из стопки газет одну, намереваясь, как всегда, убить время за разгадыванием кроссворда, но первая полоса заставила ее беспомощно задыхаться: там было фото, с которого на Шейну смотрело слишком знакомое лицо, уже любимое лицо, и ниже чернела, как само горе, подпись «разыскивается». Эти глаза, напечатанные на дешевой бумаге дешевой краской, два дня назад смотрели на нее, затуманенные страстью. Первые несколько мгновений Шейна отказывалась верить, что видит Ханзи. Но что ж, он работал на Герхардтов. А что она хотела? Такие как он, в итоге приходят к этому. Такие, как она — тоже.
Пялясь на газету, чувствуя себя неспособной двинуться, Шейна плыла в своих мыслях, так что пропустила момент, когда перед лавкой затормозила машина, и из нее выпрыгнули четверо крепких мужчин.
Старые знакомые: Кутер, «Зед». Еще один мужик, Шейна не разобрала, как его называли: кажется, Арло. Джимми Джеймса оставили на этот раз у дверей, на шухере. В прошлый раз тот, видать, зарекомендовал себя не лучшим образом. На этот раз Кутер не собирался убегать с поджатым хвостом.
Шейна подумала о том, что же ей делать. Она не предполагала, что ей, как в прошлый раз, будут объяснять. Хотя бы и на пальцах. Хотя бы и так, как это понимал Кутер.
Он на этот раз вообще не стал миндальничать, распахнул дверь, уже доставая из-под куртки ружье. Шейна нырнула за прилавок.
Ну конечно. Слухи дошли. Они знали, что она не станет давать копам повод размотать этот клубок — разрыть, кто она. А ее защитничек не рискнет показаться средь бела дня. Не говоря о том, что Герхардтам пока точно не до занюханной лавчонки в медвежьем углу Миннесоты.
Шейна выпила за обедом бутылку пива, и теперь чувствовала, какая это была дурная идея. Шейна не опьянела. Девушки вроде нее не пьянеют от такой малости. Но все-таки ее рефлексы ухудшились. Бросившись за прилавок, Шейна запнулась о табурет, стиснула зубы, игнорируя боль в большом пальце, но, чтобы удержать равновесие, пришлось схватиться за прилавок рукой. Шейна нырнула вниз за обрезом ровно в тот момент, когда в лавчонке прозвучал выстрел. Боль прошила ее ладонь, отдавшись до самого плеча, и от страха, и переполненная мучением, Шейна осела за прилавком, пытаясь понять, что происходит. Раненая ее рука непроизвольно дрожала.
Шейна понимала, что у нее едва ли пара секунд в запасе, но их придется потратить на то, чтобы продышаться, пока перед глазами не растают черные круги.
Она успела схватить ружье, когда Кутер склонился над нею, перегибаясь через прилавок. Но в то же самое мгновение, когда Шейна приставила к его лбу дуло обреза, зашедший ей за спину Арло схватил ее за волосы и намотал длинные пряди на кулак.
Худшим же было то, что Шейна так и не решила, из тех она, кто способен выстрелить, хоть бы и для спасения своей жизни, или же нет. И на решение у нее оставалось меньше секунды.
Ханзи вернулся за Шейной, еще не зная, что в точности собрался сделать: остаться с нею, бросив все? Или уговорить бросить все ее и увезти ее из Миннесоты?
Но во «Всякой всячине» он нашел только капли крови и отстреленный безымянный палец. Которому не носить отныне кольца.
И так всё и закончилось.
Или нет. Или Шейна знала, о какой белой церкви пелось в песне Дженис Мартин. И все еще могла провести фуру по ниточке, даже держа руль одной рукой. А для Ханзи никакая гора не была бы достаточно высока. Потому что хорошая девушка даже без пальца — все еще хорошая девушка.