Сайракан говорит, а я стою у окна и смотрю на улицу. Уже выпал снег. Каждый из пешеходов оставляет на нем свои следы. Их можно различить. Следы на снегу... Следы в жизни... В душе каждого из нас чьи-то следы...
— Что ты уставилась в окно? — спрашивает Сайракан. — Не ждешь ли ты того черноволосого? Он ведь крепко влюбился.
— Возьми себе эту любовь, — огрызнулась я и продолжаю смотреть на улицу. Сайракан оставила книжку и включила радио. Кто-то пел:
Я выключила радио. Сайракан повела плечами.
— Что с тобой, Гулкуш?
— Ничего особенного.
— А неособенного? Я ведь догадываюсь.
Я обняла ее.
— О чем же это ты догадываешься? — сказала я притворно весело.
А Сайракан мне в тон:
— О том, о чем ты не хочешь говорить, что скрываешь от меня.
Но разве можно что-нибудь скрыть от умной и зоркой моей подружки? Она и без моих слов знала, что творится в моей душе. И потому напела то, что мы слышали по радио: «Если вспомню, мой возлюбленный, тебя, то не сплю до самого утра».
— Ты и вправду плохо спишь. — сказала Сайракан.
— Почему ты так думаешь? — сопротивлялась я — У меня отличный сон.
— Честное комсомольское? — припирала меня Сайракан.
Я промолчала. Мелькнула мысль: «Не назвала ли я во сне его имя?»
— Аманбай все хорохорится‚ — продолжала Сайракан. — Взяла бы ты его как следует в оборот, а не то — от ворот поворот.
Легко сказать такое! А попробуй-ка сделать.
Уже месяц, как я не писала домой писем. Все ссылаюсь на то, что некогда. А каково родителям? В особенности маме? Она, бедняжка, верно, каждый день встречает почтальона и спрашивает: «Нет ли письмеца от моей Гулкуш?» Виновата я перед нею. Что стоило сообщить о своем здоровье и спросить об их житье-бытье? Разве для этого нужно много времени? Нет, держало меня другое: Аманбай. Как написать обо всем том, что между нами происходит? Это ведь так ее расстроит. Но ведь и молчать нельзя. Сколько писем от нее уже получила. Сегодня прибыла телеграмма.
Я села за стол и принялась писать.
«Дорогая моя мамочка!» — Начала я и прикусила губу. Что дальше? Обычно я писала: «Я жива и здорова, не болею, веселюсь...» Но как она поймет сейчас слово «веселюсь»? Не истолкует ли его по-дурному? Тут я запнулась. Написать ей правду? Тогда она немедленно приедет. До сих пор я ей сообщала, что никуда не хожу, ни в кино, ни в театр. Все время провожу только в университете и в общежитии. И, конечно, ни слова о кружке танцев. Ее бы это убило. Буду продолжать, как раньше: «Жива, здорова, ни в чем не чувствую недостатка. Не писала только потому, что напряженно готовилась к зимней сессии. Вы за меня не беспокойтесь». Еще что? «Напрасно городских девушек называют у нас в айыле бесстыжими. Я учусь с ними и вижу, что это хорошие девушки. Не верьте тому, что о них говорят». А может быть, этого не писать? Мама подумает: «Сама спуталась с этими беспутными девчонками, вот и защищает их». Вычеркну. Но другой голос говорил мне другое: «Оставь это. Пусть мама знает, что городские девушки не такие, как она о них думает, как думают о них в айыле разные бабушки и тетушки». И я оставила эти строчки. Потом я написала: «Учеба идет хорошо». Как же все-таки быть с Аманбаем? Написать правду? Но второй голос меня предостерег, и я послушалась его. «Аманбай часто заходит ко мне, и дружба наша крепнет».
Я отправила письмо и мучаюсь: правильно ли поступила? Не лучше ли было бы рассказать маме правду?
Аманбай объявился: он забежал вечером и предложил пройтись. Я сразу же согласилась: нужно ведь внести ясность в наши отношения.
— На улице небо в тучах, колючий ветер.
— Куда пойдем? — спросила я.
— Куда глаза глядят, — ответил он, подняв воротник своего пальто.
Пошли мы в сторону Панфиловского парка. Идем и молчим. Я жду, когда он заговорит, а он, вероятно, ждет того же от меня. Не раз до этой встречи я думала: «Выложу ему все начистоту. Пусть знает». Но стоит мне увидеть его, как вся я внутренне съеживаюсь. Я не выношу его надменности. Я не раз готова была уже смириться с судьбой: пусть будет так, как желают того мои родители. Аманбай ведь неглупый парень, утешала я себя. Он поживет‚ пять лет в городе, поварится в студенческом котле, с него и сойдет разная шелуха. А потом мы вернемся в родные места и поженимся. Он станет ветеринарным врачом, я — учительницей. У нас будет свой дом, свое хозяйство. Родители нам, конечно, помогут. Аманбай, должно быть, все же любит меня, иначе зачем бы его родители меня сватали. Характер у него плохой. Но ведь характер меняется.