Дом, куда мы въехали со Светочевыми, обменявшись с какой-то большой семьёй, был старый, кирпичный. По сравнению с новыми домами из цельнобетона, которые стояли рядом с ним, он казался старинным. В нашем доме, в дверях, выходивших из квартир на лестницу, были даже замки, и мне очень нравилась эта старина. Двери закрывались, конечно, просто так — ключи давно были потеряны или сданы в утиль, — но само наличие этих странных приспособлений придавало квартире какую-то таинственность.
Жили наши семьи очень дружно. Отец Андрея, Сергей Екатеринович Светочев, был добродушный, весёлый Человек. Он работал на бумажной фабрике и очень гордился своей профессией. «Всё течёт, всё меняется, а бумажное производство остаётся, — говаривал он. — Без нас Людям не прожить». Мог ли он предполагать, что сын его сделает такое великое открытие, что даже и бумага будет не нужна!
Нас с Андреем поместили в одну большую комнату — детскую, и наши кровати стояли рядом. Квартира была невелика, но уютна, — да кто из вас, уважаемые Читатели, не побывал в ней! Ведь дом сохранён в неприкосновенности в память об Андрее Светочеве, и всё в квартире такое, как в старину. Только настил пола там меняют теперь дважды в год — его протирают ноги бесчисленных экскурсантов со всех материков нашей Земли. Посетителям дома-музея квартира эта кажется скромной, но мне в детстве она казалась очень большой. В ту пору ещё не было такого изобилия жилой площади, как сейчас, и норма — комната на человека — ещё была в силе. Это теперь, когда за одни сутки воздвигаются гигантские дома из аквалида, вы можете, если вам в голову придёт такая нелепая идея, заказать для себя личный дворец. В Жилстрое удивятся вашей причуде, но заявку удовлетворят — и через день вы въедете в свой дворец, а ещё через неделю сбежите из него от скуки.
Но возвращаюсь к Андрею. Итак, мы с ним жили в одном доме и ходили в один детский сад, а затем вместе поступили в школу. Жили мы с ним дружно и всегда поверяли друг другу свои тайны и планы на будущее. В учёбе мы помогали друг другу: я неплохо шёл по родному языку, Андрей же был силён в математике. Однако никаких признаков гениальности у него в ту пору не было. Это был мальчишка как мальчишка. В начальных классах он учился, в общем-то, средне, а тетради вёл хуже, чем я, и меня нередко ставили ему в пример. Должен заметить, что хоть мы и очень дружили, но были в характере Андрея черты, которые мне не очень нравились. Мне казалось, что как мы ни дружны, но Андрей всегда чего-то не договаривает до конца, точно боясь, что я не смогу его понять. Обижало меня и его стремление к уединению и молчанию, овладевавшее им порой. Он мог просидеть час-другой не шевелясь, уставясь в одну точку и о чём-то думая. На мои вопросы он отвечал в таких случаях невпопад, и это, естественно, сердило меня. Ещё любил он бродить один по берегу залива, там, где пляж. Осенью пляж был безлюден, и, когда мы возвращались из школы, я прямиком шагал домой, а Андрей иногда зачем-то сворачивал на этот пустынный пляж, где нет ничего интересного.
Однажды я, как часто бывало, вернулся домой без Андрея, а тут его мать послала меня за ним. «Ведь сегодня день рождения Андрюши, — сказала она, — неужели он забыл об этом?» Я пришёл на берег. Было в тот день пасмурно, сыро. Шёл мелкий дождик. Вода была неподвижна, только иголочки дождя тихо втыкались в неё и исчезали. Андрей в дождевике стоял у самой кромки залива. Смотрел он не вдаль, а прямо под ноги, на воду.
— И охота тебе торчать на этом пляже! — сказал я. — Ведь сейчас не лето. Иди домой, тебя мама зовёт. Или ты забыл, что тебе сегодня исполняется десять лет? И о чём ты думаешь?
— Я думаю о воде, — ответил Андрей. — Вода — очень странная, правда? Она ни на что на свете не похожа.
— Чего странного нашёл ты в воде? — удивился я. — Вода — это и есть вода.
— Нет, вода — странная и непонятная, — упрямо повторял Андрей. — Она жидкая, но если по ней плашмя ударить палкой, то руке больно, такая она упругая. Вот если сделать воду совсем твёрдой…