Заметив, что я и Чекрыгин, который тоже успел пробудиться, смотрим на него, Барсик прервал молитву и произнёс с укоризной:
– Южанцы, почему вы скрыли от меня, что среди вас есть святой?! Ведь только святые поют во сне!
– Ничего себе «пение»! Да он просто… – Чекрыгин хотел сказать «храпит» и осёкся: оказалось, в ялмезианском языке такого понятия нет. – Он просто… шумит, – закончил он, подобрав мало-мальски подходящее слово.
– Не кощунствуй! – строго возразил ему Барсик. – Ты просто завидуешь чужой святости!
В дальнейшем мы узнали, что среди ялмезиан не было храпунов. Вернее, были, но рождались они столь редко, что храп их воспринимался всеми как чудо, как священный дар бога Глубин. Зачастую их канонизировали при жизни.
Перед тем как покинуть место нашей ночёвки, мы дали очередную сводку на «Тётю Лиру». Поскольку Карамышев ещё не владел ялмезианским, мы разговаривали с ним по-русски. Барсик не был удивлён ни тем, что мы беседуем с невидимым собеседником, ни тем, что беседа шла на непонятном ему, Барсику, языке. Выяснилось, что он слышал от стариков, что когда-то, до нашествия воттактаков, ялмезиане умели «говорить далеко». Далее, хитро подмигнув, он объявил, что теперь-то ему ясно, что мы за чагобы (гуси): мы – познавшие тайну долголетия жрецы бога Глубин, причём высшего ранга, – ведь только у них есть свой условный язык, на котором они беседуют с богом и между собой.
Затем мы снова двинулись в путь.
Теперь он пролегал по извилистой просёлочной дороге, густо поросшей кустарником и травой. Идти с фургоном здесь было нелегко, и мы поручили чЕЛОВЕКУ толкать его. Прошёл час, другой. Внезапно «Коля» остановился, бросил на дорогу контейнер с пищеприпасами и, открыв дверь, вошёл в фургон.
– Вот паразит! – возмутился Павел. – Эй, брысь отсюда!
– Не гоните меня, тихо-тихо стоять буду я. Опасаюсь, сомневаюсь, озираюсь я.
– У него верный нюх! – прошептал Барсик. – Это они!.. Прячьтесь все в повозку! Места всем хватит! – Он буквально затолкал нас в фургон и, войдя последним, захлопнул за собой дверь.
Мы пока что ничего не видели и не ощущали. Сквозь решётку виден был поворот дороги. Кусты справа от нас слегка покачивались, но они могли покачиваться и от ветра.
– Вот они, проклятые! Чтоб им утонуть на сухом месте! – послышался хриплый шёпот иномирянина. Лицо его исказилось – страх, отвращение читались на нём. Он даже побледнел.
– И я вижу их! – пробормотал Белобрысов по-русски. – Мы, кажется, влипли.
Как ни странно, Барсик, услышав стишок на неведомом ему языке, заметно приободрился и благодарно улыбнулся Павлу. Наивный иномирянин воспринял эту белиберду как молитву святого к богу Глубин.
Меж тем из зарослей одно за другим выходили отвратительные двуногие чудовища. Повеяло смрадом. Мы включили симпатизаторы, но, как известно Уважаемому Читателю, симпатизации метаморфанты не поддаются. Они ринулись к нашему фургону, окружили его. Зловоние стало гуще. Оно было таким мерзким, что даже дядя Дух не нашёл бы ни формул, ни слов для его определения. Что касается внешнего вида монстров, то, поскольку в числе моих Уважаемых Читателей будут женщины и дети, я, щадя их нервные системы, воздержусь от описания. Да если бы даже я и возымел намерение дать словесные портреты этих страшилищ – я не смог бы сделать этого. Здесь нужен талант писателя, здесь нужен гений, здесь нужен Гоголь, я же только воист.
– Миловидные создания, отворотясь не насмотришься, – снова послышался голос моего друга. –
…Пора было ввести в действие плазменный меч. Но я колебался. Я уже понимал, что метаморфанты – это не разумные иномиряне и не животные, это – болезни. Но всё-таки – живые существа… Наконец я просунул остриё плазмомеча сквозь решётку и нажал кнопку. Чудища начали вспучиваться, лопаться, растекаться потоками гноя и сукровицы.
Вскоре всё было кончено. Мы двинулись дальше, причём я заметил, что Барсик старается идти подальше от меня; иномирянин, кажется, опасался, что я, если он меня чем-нибудь рассердит, применю оружие против него. Ведь он считал меня не вполне здоровым психически.