Они открывали большие муравьиные государства и с интересом следили за трудовой возней муравьев. Саале загородила стеблем дорогу муравью и сказала задумчиво:
— Человек такая же жалкая букашка.
Об этом у них с Танелом возник яростный спор.
— Человек не хочет быть букашкой, и он не букашка, — сказал Танел.
— Это ничего не значит, хочет он или не хочет. Хотеть может только бог.
— Но почему же бог хочет, чтобы человек был только жалкой букашкой?
— Танел, — произнесла Саале, — человеку не дано обсуждать волю божью.
Танел возражал, и когда Саале ничего уже не оставалось, она спросила:
— А ты читал священное писание?
— Нет.
— Чего ж ты споришь, если сам ничего не знаешь.
И Танел пообещал девушке, что обязательно прочтет.
Саале предложила ему свою книгу, но Танел сказал, что достанет сам. У Хельментнны была Библия.
Однажды Танел и Саале попали под дождь.
По небу, как стадо овец, бежали тучи, темные и тяжелые, готовые вот-вот пролиться на землю.
Саале забеспокоилась.
— Ну и что ж? — успокаивал ее Танел, но все же пустился такими большими шагами, что Саале рядом с ним вынуждена была бежать.
Уже упали первые редкие дождевые капли.
— Дождь! — тихонько воскликнула Саале. Остановилась, вытянула вперед руку и ждала с неба новых капель.
— Пойдем спрячемся у Ионаса, — сказал Танел.
Старина жил у реки, но Саале не знала где, и Танел повернул ее голову в сторону дома Ионаса.
— Видишь, вон там!
Было почему-то необъяснимо приятно, что Танел взял ее голову в свои руки.
— Танел, а ты когда-нибудь поднимал детей за голову? Или тебя самого так поднимали?
— Да, когда маленьким был, — сказал Танел. — А что? А тебя поднимали?
— Нет, — покачала головой Саале, будто сожалея. Ведь она не дружила с другими детьми: мама не разрешала. Она только из окна могла смотреть, как они друг другу «показывали Ригу».
На кончик носа Саале упала капля, и Танел рассмеялся.
— Чего ты смеешься? — радостно сказала Саале и вытерла нос рукой.
Вдруг резко потемнело, небесные овцы сбежались вместе, превратившись в нечто бесконечное и бесформенное, обрушившееся на землю густым дождем. А Саале упиралась, не хотела идти к Ионасу, и Танел тащил ее за руку.
Они опрометью побежали к реке; дождь стоял перед ними стеной, и Саале теперь не различала, где дом Ионаса Тощего. Она крепко держалась за руку Танела, словно боялась потеряться в дожде, — здорово было бежать так, держась за руку.
Танел знал, другие рассказывали, что когда-то давным-давно в этом доме все три брата гончарничали, точили миски и горшки для ярмарок. Младший брат — Ионас — делал из глины вещи и потоньше: свистульки в виде птичек, вазы для цветов и пепельницы в виде пней. Еще и теперь можно было встретить их в домах жителей побережья.
Стоящую посуду делали братья, — она не пропускала воду, и звук у нее был красивый и ясный. Местным жителям нравилось ходить в гончарню просто так, без дела. Приходили, садились и смотрели, как клали комок глины на гончарный круг и как ловкие чуткие руки гончаров придавали ей нужную форму.
Из куска глины мог выйти пузатый горшок или посудина с тонким горлышком, широкая миска или высокая кринка. Получалось то, чего хотели руки.
Бывало, некоторые изделия не выдерживали обжига. И хотя коварная трещина не бросалась в глаза, братья находили ее. Потому что посуда не знает фальши, не умеет врать, звук ее голоса сразу же выдает самый малейший изъян. Но Ионас по-своему оправдывал такую треснутую посуду.
— Вишь, и у Иеговы ведь случился брак. Его люди глиняного рода тоже вроде горшков. Ева еще маленько походила на вазу и в середке была чуть потоньше, но Адам получился у него таким неуклюжим, что ни один порядочный мастер не осмелился бы даже показаться с ним на ярмарке.
Теперь в этом доме Ионас жил в одиночестве. Два брата погибли на войне: один — в России, другой — на стороне немцев.
Случается и так.
У Ионаса и на это имелось объяснение:
— А в каком доме нет горшка с трещиной?
После демобилизации Ионас бросил заниматься гончарным делом. Сказал, что к глине его больше не тянет, и сменил ремесло. Он был тогда молодым, а рыбаки были нужны. Но в доме разные предметы все еще напоминали о времени, когда здесь шла горячая работа. И в первой комнате у окна стоял гончарный круг братьев, словно памятник.
Людям по-прежнему требовалась глиняная посуда; на нехватку ее сильно жаловались и ждали теперь из Латвии. А к Ионасу ходили как прежде, просто так, безо всякого дела.