Однажды появился и настоящий священник.
— Господа, к нам отец Горчев! — торжественно объявил пьяноватый Майк, и все мгновенно смолкли.
К изумлению Наташи, вошел мужчина лет пятидесяти, в мирской одежде. Еще больше она поразилась, когда он поставил на стол бутылку кагора и, поздоровавшись, провозгласил:
— Благословляю всех добровольно юродствующих в сем вертепе и плоть свою умерщвляющих алкоголем. — Затем, уже не шутя, добавил: — Помните, однако, что плоть-то он умерщвляет, но умерщвляет так же и душу. Ну, мир вам всем...
И сразу завязалась дискуссия: кто-то задал один вопрос, кто-то другой. Отец Горчев отвечал настолько спокойно и доброжелательно, с такой светлой улыбкой и спокойствием во взоре — другого слова и не подберешь, «взгляд» явно не подходил к выражению его глаз, — что по комнате сразу же разлилось какое-то необыкновенное тепло. Наташа почувствовала это. Эта аура не исчезла даже тогда, когда какой-то совершенно пьяный хиппи потянулся к нему со стаканом:
— А слабо выпить со мной, святой отец? Я в Бога не верю!
— Дай Бог, чтоб ты меня смог назвать хоть «батюшкой», до святости мне далеко. А выпить — что ж не выпить, если сам Господь — ты, может, не знаешь? — пил с мытарями и грешниками. Давай! За спасение твоей души!
Уже после того, как начали расходиться и отец Горчев смог поговорить наконец с тем, к кому зашел, о каких-то совершенно недоступных Наташе материях, он неожиданно обратил свое внимание на нее:
— Миша, познакомь меня с этой девушкой. По-моему, ей очень плохо на твоем празднике...
И они проговорили почти час. Неожиданно для себя самой Наташа рассказала священнику обо всех своих горестях. И хотя говорила в основном она, а отец Горчев вставил лишь несколько фраз, ей вдруг стало настолько легче, что она поверила, вновь поверила в свое счастье, в то, что оно где-то рядом.
Майк же сидел и посмеивался. Но Наташа заметила, что среди многочисленных девушек, перебывавших в его комнате за эти три вечера, не было ни одной, которую, если пользоваться общепринятым выражением, можно было бы назвать «девушкой Майка».
— Почему? — изменив своей обычной скромности, как-то спросила она, как бы случайно, во время очередного «шумного бала».
— Милая, ты же здесь ночуешь, — рассмеялся он, — не могу же я мэйк лав при такой милой мышке! Эй-эй, не думай, я тебя не гоню... пока еще! Просто все эти люди до глубины сердца благодарны тебе за эти вечера, они прекрасно понимают, что могут здесь собираться только из-за твоего присутствия, мышка Наташка!
— Хорошо, я постараюсь исчезнуть как можно быстрее! — Он говорил дружелюбно, даже как бы шутя, но Ната вспыхнула: может, это завуалированный намек?
— Да брось! Исчезнуть тебе, конечно, придется. Рано или поздно. Но я же говорил: пока еще можешь не надрываться в поисках... гм... благоустройства. Так что не горячись насчет «как можно быстрее». Помнишь, о чем отец Горчев с тобой говорил, что там он из Иоанна Златоуста приводил? «Корень и источник всех зол — чрезмерное самолюбие!» Пошли лучше в комнату, «Сектор Газа», что ли, какой послушаем или Лаэртского.
Справедливости ради стоит отметить, что он не всегда ёрничал, этот странный поэт. На второй день после того, как Наташа поселилась у него, те самые родители, которых он так боялся потревожить, когда она без предупреждения пришла посреди ночи, куда-то уехали. Ната их так и не видела. Позже она спросила:
— А куда они, если не секрет?
— К брату на квартиру, порядок поддерживать. Он пока к женщине какой-то переселился. Не знаю, надолго ли...
— У тебя есть брат?! Почему я его никогда не видела?
— Как же, близнец! Он здесь не появляется, не любит поэзии. И поэтов. Он у нас человек солидный, главный редактор газеты «Нота Бене».
— И не любит стихов? Каких, например?
— Моих. — И Майк вдруг начал не декламировать — просто говорить, но его глаза вдруг приобрели какое-то странное, просветленное выражение:
Над нами ночь, как черный флаг
С прорехами из звезд.
Стоят, как будто дивный парк,
В тени стволы берез...
Любовь из губ, вино из фляг —