Арина присела в нарочито почтительном реверансе.
Слушавшая ее со все нарастающим удивлением Марина даже поперхнулась дымом и закашлялась.
—Ну ты выдала, подруга! — сказала она не предвещавшим ничего хорошего тоном и задумчиво посмотрела на квартирантку. Она просто не знала, чем бы тяжелым запустить... нет, на этот раз не в стену, в обнаглевшую Аришку, чтоб опомнилась, дрянь! И страха не теряла.
Но когда до нее вдруг неожиданно дошло, что ее обвинили в том, что она не прочла ни одной книги (другими-то словами: «оказалась неспособной понять ничего из прочитанного»), Марина медленно, с расстановкой произнесла ряд слов, от которых покраснели бы и спящие на вокзале алкоголички-бомжихи, затем взяла еще одну чашку — из того самого сервиза, который они покупали именно с Ариной к какой-то из вечеринок, подняла руку и разжала пальцы. Вдребезги, без осечки.
—Та чашечка, — прекратив ругань и кивнув в сторону мусорного ведра, неожиданно спокойно сказала Марина, — теперь еще и эта. Что ж ты натворила, подруга. Ничего, сто тысяч приплюсую к квартплате. Нечем платить? У Димочки своего вытрахаешь. Или другого кого найдешь, тебе ведь не впервой, бедная маленькая девочка в чужом городе.
Она начала медленно приближаться к Арине. Та шмыгнула в коридор, сунула ноги в туфли: «Быстрей на выход, к вечеру она остынет, а сейчас точно изобьет! Только бы не по лицу!» Эта высоченная девушка просто гипнотизировала Арину: мало того, что сильней и выше, так еще и старше -она чувствовала себя не в состоянии сопротивляться.
Внезапно Арина почувствовала, как сзади ее схватили за косу: «Ну вот, начинается, только бы не по лицу: Колька свидание...»
Марина медленно намотала длиннющую косу квартирантки на руку и так сильно дернула, что у побледневшей Арины от боли и обиды задрожали губы, а на глазах появились слезы.
—Сентябрь уже скоро, старушка вернется, но ведь я могу и раньше выкинуть за дверь твой волгоградский чемодан, — в угрожающем раздумье проговорила Марина, — так что усвой урок, трудись и отрабатывай долги. А сейчас катись на свое свидание! — уже не сдержавшись, прокричала она.
Еще не веря, что так относительно легко отделалась, Арина мигом выскочила вон. «Ха, а великая актриса-то так и осталась в свинском гадюшнике! — Эта мысль придала ей бодрости. — Подумаешь, „одинокая девушка в чужом городе!" Нетушки! Теперь у меня есть Лена — черт, жаль, мало общались, — а главное, новые друзья: Коля, Александр Борисович, его странный Миша, от одного взгляда на которого — мороз по коже! Вот бы натравить его на Маринку! Ну и конечно, Димочка Разумец. А вот интересно, кто мне больше нравится: Дима с его пусть старым, но все-таки „мерседесом", или безденежный каратист с его квартирой?»
И она, почти полностью забыв о безобразной сцене, погрузилась в раздумья, как говорится, о своем, о девичьем. «Ну что я как Агафья Тихоновна: вот если бы квартирку Кольки прибавить к развеселому и денежному Димке, да взять силушку Миши, да благородство Александра Борисовича... И чего хихикают над бедняжкой Агафьей? Выбор — сознательный, осознанный выбор — дело весьма сложное.
Жить где-то надо: квартира Колюшки, пожалуй, перевешивает все другие преимущества. Перспектива жизни с милой болящей маменькой, конечно, не подарок, да и безденежье вряд ли кого может обрадовать. Впрочем, не так уж и мрачно: бедненькая больная старушка не вечна, особенно если слегка... Не то чтобы создать какие-нибудь невыносимые условия, а просто старая свекровь часто не в состоянии понять молодую невестку. Просто не понимает и от этого, разумеется, нервничает. А постоянные волнения, естественно, укорачивают жизнь.
Опять же, если Колька ради родимой матушки должен трубить все вечера на приработках, не будет же он держать меня взаперти. Да и сама я не собираюсь скучать как бедная сиротинка, как Золушка дома.
Конечно, Димка тот же или еще кто-нибудь веселый и богатый не откажется развлечь скучающую красотку. Как Ленка, буду со скучающим видом мельком: вот вчера с таким-то... Той же Маринке, дряни, в ее стиле обронить: „Вот вчера с N на его яхте такой секс был!..".
Фу! До чего додумалась. Вроде бы стыдно должно стать. Впрочем, не помню уж, кто на днях разглагольствовал о серой узости мещанской морали. Прав он. В стремлении получить от жизни как можно больше радости нет ничего позорного, ничего неестественного: ведь человек рожден для счастья, как птица для полета, — это общеизвестно. Следовательно, когда человек стремится взять от жизни все, что возможно, он только удовлетворяет естественную потребность мыслящей и свободной личности. Нечего тут ограничивать себя устаревшими бабушкиными моралями!