Однако все были крайне ею довольны и предлагали работать с ними и дальше, но Лена неизменно отказывалась, сама не понимая почему. Возможно, потому что душевного покоя она так и не обрела. За Колю Лена продолжала опасаться.
—У тебя неприятности? — как-то прямо спросила она его.
—Да нет, — отмахнулся он.
—Как с мамой?
—Давай не будем об этом. Плохо.
—А не впутал ли тебя Аль-Борисыч в свои авантюры? — в лоб спросила она.
—Пока вся авантюра в том, что по морде в «Виконте» перестал получать, — неуклюже отшутился Коля.
Больше его расспрашивать Лена не стала: «Что это я лезу в чужую жизнь? Неужели и впрямь влюбилась? Чушь!» А выведывать подробности у самого Аль-Борисыча ей было страшновато. Поэтому, наверное, и металась она, и маялась в глубине души, хотя окружающие по-прежнему видели в ней только энергичную и решительную девушку.
Окружающие — это люди на тех самых вечеринках, что из эпизодических превратились в регулярные. Ее подругам эти сборища доставляли радость — каждой по своей причине, а вот Лене часто бывало просто скучно, ее даже стали поддразнивать за «загадочное молчание». Но это молчание было скорее тоскливое: одно и то же! Везде одно и то же!
Анекдоты, хоровое пение, споры ни о чем, сигаретный дым, приставания случайно забредших «на огонек» неизвестных личностей и бутылки-бутылки-бутылки... Единственное, что как-то брало за душу, так это песни Коли, появлявшегося у них все реже. Правда, он пел не свои песни, а Саши Окладского. Лена знала, что это один из его погибших в Афгане боевых друзей. Песни действительно были не от мира сего: не от мира пьянок, анекдотов, бутылок и странных типов с маслянистыми глазами:
Над Кандагаром туман — это хуже песчаной метели.
Может быть, это дым анаши?
Может быть, мы уже не успели!
Клочья друга на мне! — не найти минометчика в этом тумане.
Соскреби с меня друга — домой
он отправится в «Черном тюльпане».
«Рассчитайсь!» Рассчитаться б за друга, да что там...
Над Кандагаром туман — это дым анаши в разведротах.
Может быть, оттого, что песни — «не от мира сего» (Коля говорил, что Саша предугадал свою судьбу — его разнесло прямым попаданием американской мины), миру сему они явно не нравились. Не вписывались они в любимые остальными «А на окне-е-е — „Столичная", гуляем за наличныя!» Хотя поэт Майк, как и Лена, тоже внимательно слушал песни Саши Окладского. Однако своих стихов не читал, отделывался рифмованными шуточками типа:
Придет весна, но это все цветочки,
А ягодки потом уже пойдут:
У пьяниц сразу лопнут почки
И в печени цирРОЗЫ расцветут.
И так вечер за вечером. Постепенно Лена стала подмечать, что и Нату эти вечеринки перестают радовать. Стоило Олегу уйти, она сразу грустнела. Правда, когда тот появлялся, вновь оживлялась, но...
В один из таких вечеров Лена решительно зажала Олега в темном углу длинного коридора общаги.
—Давай-ка покурим! — не предвещающим ничего хорошего тоном сказала она, но сигареты так и не вынула из нагрудного кармашка завязанной на животе узлом «домашней» рубашки.
Олег по-прежнему опасался подружек Наты. Он послушно присел, быстро закурил, протянул «Мальборо» Лене. Та словно и не заметила.
—Ты что свою девчонку в общаге паришь, пухлый? Удивляюсь я тебе, у тебя что, душа так же трясется, как розовые щечки? Перед родаками-то?
Он ничего не мог ответить, молчал, нервно курил. Лена продолжала атаковать:
—На жизнь вроде зарабатываешь, не маленький... Что за дела? Чего ты ждешь? Разменивайся с родителями, сними квартиру, поселись у бабуси, но сделай что-нибудь! Хоть что-то! Тебе же, пухлый, выпало такое...— Лена запнулась, но агрессивности в ее тоне не убавилось; она заговорила еще грубей, чтоб те слова, которые она считала святыми, прозвучали приземленнее, — такое счастье, дурень, — любовь! А ты, маменькин сыночек, ходишь, терзаешь девчонку!
—Но она вроде бы рада...— робко попытался оправдаться Олег.
—Рада! А ты мог бы очень просто сделать ее счастливой! Думай!
—Да думал я, переезд, квартира, обо всем этом думал. Родители не выдержат.
— О Боже! — теперь уже и Лена закурила. — Мне, что ли, за тебя думать? Хорошо! Я подумаю! Но ты тогда чтоб как солдат перед прапором передо мной стоял! Не при Наташке, конечно. И что бы я ни сказала — приказ! Ясно?! Что ты лыбишься? Я ведь не шучу.