Спустившись с дюны и очутившись в темноте, он замедлил шаг. Следуя составленному им еще на вершине дюны маршруту, он направился к ферме, имея, по всей вероятности, основание надеяться, что там он будет в безопасности.
Кругом все было пустынно. В этот час люди предпочитают не выходить из дому. Позади одного куста он остановился, скинул с себя плащ, вывернул свою куртку шерстью вверх, надел опять свой плащ из грубой материи, завязал его под подбородком и снова пустился в путь, по тропинке, освещаемой лунным светом.
Он дошел до перекрестка, возле которого стоял старый каменный крест. На подножии креста можно было различить какой-то белый четырехугольник, по-видимому, такую же афишу, как и та, которую он только что прочитал. Он направился к кресту.
— Куда вы идете? — окликнул его чей-то голос. Он обернулся. Из-за изгороди поднялась фигура какого-то человека, такого же высокого роста, как и он сам, такого же старого и седого, как и он, в еще более изодранных лохмотьях, — словом, двойник, да и только. Человек этот опирался на палку.
— Позвольте вас спросить, куда вы идете? — продолжал незнакомец.
— Сначала вы мне сами скажите, где это я? — проговорил старик с почти надменным спокойствием.
— Вы в Танисском поместье, — ответил незнакомец. — Я здешний нищий, а вы здешний помещик.
— Я?
— Так точно, господин маркиз Лантенак.
IV. Попрошайка
Маркиз Лантенак, с этих пор мы так и будем его называть, серьезно ответил:
— Верно! Значит, вы можете меня выдать.
— Мы оба здесь у себя дома, — продолжал неизвестный, — вы — в замке, я — в кустах.
— Не в том дело! Кончайте, выдавайте меня, — перебил его маркиз.
— Вы пробирались к ферме, не так ли? — спросил незнакомец. — Не ходите туда.
— Почему?
— Потому, что там вот уже три дня как объявились синие мундиры.
— Да? Ну и что же, обитатели фермы и хутора оказали им сопротивление?
— Нет, они отворили им ворота.
— Вот как! — процедил маркиз сквозь зубы.
— Видите ли вы эту крышу, господин маркиз? — спросил незнакомец, указывая пальцем на крышу, возвышавшуюся на некотором расстоянии из-за деревьев. — Видите ли вы что-нибудь над этой крышей?
— Вижу флаг.
— Да. Трехцветный, — прибавил незнакомец.
Это был тот самый предмет, который обратил на себя внимание маркиза, когда тот стоял на гребне дюны.
— А мне также показалось, что били в набат, — продолжал маркиз. — По какому поводу?
— Да по какому же еще, как не по поводу вас!
— Но теперь его уже не слышно.
— Потому что ветер относит звук, — ответил незнакомец. — А читали ли вы касающуюся вас афишу? Знаете ли вы, что вас разыскивают? — и, бросив взгляд по направлению к ферме, он прибавил: — Там целый полубатальон республиканцев-парижан.
— Ну, так идем же туда, — сказал маркиз и сделал шаг по направлению к ферме.
— Ради Бога, не ходите туда, — проговорил незнакомец, хватая его за руку.
— А куда же мне идти?
— Да хотя бы ко мне.
Маркиз пристально взглянул на нищего.
— Послушайте, господин маркиз, у меня вы не найдете удобств, но найдете безопасность. Хижина моя не выше погреба. Вместо постели — охапка водорослей, вместо потолка — плетенка из ветвей и травы. Но все равно, идемте. На ферме вас расстреляют; у меня же вы, по крайней мере, уснете. Вы, должно быть, сильно устали. А завтра утром синие мундиры уйдут, и вы вольны будете отправиться, куда вам заблагорассудится.
— Но чью же сторону вы держите? — спросил маркиз, пристально глядя на нищего. — Кто вы такой? Республиканец? Роялист?
— Я — бедняк.
— Ни роялист, ни республиканец?
— Кажется, ни то ни другое.
— Но все-таки, что же вы — за или против короля?
— У меня нет времени этим заниматься.
— Но что же вы думаете о всех последних событиях?
— Я думаю только о том, как бы прокормиться.
— Однако же вы вызываетесь мне помочь?
— Я узнал, что вас поставили вне закона. Что такое после этого закон? Как можно быть вне закона? Я этого не понимаю. Впрочем, и я, пожалуй, стою вне закона. Мне, по крайней мере, это неизвестно. Разве умирать с голоду значит стоять в пределах закона?
— А давно ли вам приходится умирать с голоду?
— С тех пор, как я себя помню.
— И в то же время вы вызываетесь меня спасти? С какой стати?
— Потому, что я сказал себе: вот еще более несчастный человек, чем я. Я, по крайней мере, имею право дышать, а он и этого права не имеет.