Он не дал агроному закончить мысль. Поднял руку и, как всегда, с учительской дикцией, раздельно и веско произнес:
— Довольно демагогии, Поликарпов! Вы, как вижу, упрямо держитесь своей незрелой точки зрения. Я не намерен менять своих деловых убеждений. Напрасно вы порвали заявление, оно разрешало все противоречия. Теперь же я буду решать их без вашего участия. История с Джурой — это последнее ваше деяние в совхозе, слышите? А сейчас можете быть свободны, Поликарпов. Занимайтесь пока обычными делами, — добавил Похвистнев, и это «пока» прозвучало у него особенно веско.
Геннадий Ильич толкнул дверь.
— Да, кстати, — раздался голос директора. — Я отменил наряд на вывозку навоза. Кузовные машины с утра на ремонте. Их оборудуют под вывозку зерна. Так что не утруждайте себя…
Поликарпов хлопнул дверью и почти столкнулся с Джурой. В руках у пострадавшего белел исписанный лист. Шел к директору с заявлением.
А, не все ли равно!
Из всех неприятностей, начавшихся рано утром, самой чувствительной для Поликарпова была, конечно, последняя. Он все подготовил для большой вывозки удобрений с трех ферм: погрузчики, людей, машины. Единственная свободная неделя для подобной перевозки. И все пошло кувырком. Он собирался за неделю выбросить на поля двадцать, а может быть, и тридцать тысяч тонн удобрений. Подобных «окон» больше не будет, начнется уборка. Значит, снова, как и в прошлом году, директор поставил на своем. И земля не получит даже доли взятого у ней. На директорский век хватит, так, кажется?..
Геннадий Ильич вышел из конторы и ощутил вдруг страшную жажду. У него пересохло во рту, губы одеревенели и ссохлись, словно пустыню перешел. Возле колонки агроном нагнулся и долго пил прямо из крана, потом постоял немного и, вспомнив, что его ждут люди, вскочил на велосипед и умчался на ферму.
Какими едкими улыбками встречали его управляющие, бригадиры! Все уже знали об утреннем происшествии. Телефон быстро разносил новости. Все понимали, что Поликарпову больше не работать.
Он все же отправил людей на другие работы, съездил в гараж и сказал механику, что машин не будет и вчерашний наряд отменяется; он подумал было ехать на клеверище в пойме, но им овладела такая глубокая апатия, что ничего не хотелось больше делать. Заехав по тропе на Пинский бугор, он уселся на склоне, обхватил колени руками и долго смотрел на речку внизу, на зеленый берег за рекой, на туманные дали. День начался чистый, теплый, а на душе было предельно гадко. В самом деле, уехать отсюда, что ли? Жена как-то сказала ему, что виной всему неуживчивый его характер. Если так, то ведь и на новом месте все может повториться. А что такое уживчивый?..
Вздремнул он, что ли, измучившись, но когда повернулся и открыл глаза, то увидел рядом с собой совхозного мелиоратора, Василия Васильевича, его широкую спину, его седую голову. Сидел, отвернувшись, словно подступы к агроному охранял. Это был, пожалуй, единственный из специалистов, который работал в совхозе поболее самого директора.
— Привет, — сказал Поликарпов и стеснительно осмотрелся. Надо же: уснуть в разгар дня! Еще не бывало такого.
— Ничего страшного, — тихо сказал Василий Васильевич, поняв причину его смущения. — Бывает, лучше уснуть, чем напиться. Душой отдохнуть малость, и жизнь в другом свете смотрится.
— Точно, — признался Геннадий Ильич и улыбнулся, вскочил. — А ты здесь какими судьбами, старина?
— Вот этот ячмень, — Василий Васильевич кивнул на желтеющий склон за ними, — можно убирать дня через три. Вишь, колосок уже надломился. Ну, я и решил, дай пробью вешками линию для пахоты по горизонталям, как мы с тобой договорились. Если ребятам заранее рассказать, зачем и почему надо пахать именно так, а не вдоль по склону, никакого шума и разговора не будет. Сами поймут, не безголовые. Пойдем к трактористам, потолкуем. Время обеденное.
— Пойдем, — согласился главный, снова включаясь в работу.
На полевом стане механизаторов они пробыли часов до трех. Потом смотрели комбайны, обедали. Хоть одно доброе дело сделали без помех. Сюда не дошли отголоски скандала. Телефона в поле не провели.
Что за этот день происходило на центральной усадьбе и в районе, Поликарпов не знал. И знать не хотел.
Работать хотел. Руки чесались. Ведь уборка грядет!
О том, что можно подымать эти руки вверх, сдаваясь на милость победителя, агроном и думать не думал.