— Мы — как конвой, — съехидничал тот.
Но председатель многозначительно промолчал. Он и сам еще не вполне верил, что удалось получить. Вдруг мистификация? Вот возьмет и исчезнет этот шифер?
Про все это он и рассказал за вечерним чаем Михаилу Иларионовичу Савину, своему заместителю.
— Чэпэ, как ты считаешь? — И прищурился, весьма довольным взглядом рассматривая лицо возмутителя спокойствия.
— Вот как повернулось, — раздумчиво отозвался Савин, имея в виду действия секретаря райкома. — На войне это называлось «беду огонь на себя».
— А чем кончится баталия? — Дьяконову хотелось услышать подтверждение своего взгляда.
— Будет громкий разговор в области. И, вероятно, восстановится привычная система взаимоотношений в районе. Нашему Аркадию Сергеевичу прочитают лекцию на тему о плановом хозяйстве, он возвратится тихим и слегка помятым. Будь уверен: с нас он не сведет придирчивого ока. Все-таки мы натолкнули его на столь решительные действия.
— А если не покается? Ну, скажем, по молодости? Возьмет и упрется на своем.
— Тогда непредвидимо. — И Михаил Иларионович задумался. — Тогда мы просто обязаны ему помочь.
— Чем же сможем?
— Делом, чем еще! Вот накроем сараи, будем сушить все мокрое — траву, зерно, картошку. Не позволим, чтобы пропало. И не будем молчать, как сохранили, чья помощь выручила. К нам с добром, и от нас добро. Так?
— Не всегда так, сам знаешь. — Дьяконов хмурился. Он подумывал и о крайностях, о непредвиденном. Возьмут и снимут секретаря за такие партизанские действия. Что тогда? Отдавать шифер? Ну, тут он уж костьми ляжет, а не вернет! Тут у него строго.
А Савин сказал, угадав мысли председателя:
— Пусть посредники помогают, а не командуют. Тоже обязаны отвечать за общее дело, а то ведь перестроились-то как? Вовнутрь себя, собой и занимаются, больше чем нами, делают поначалу, что на пользу своей конторе. А мы что? Мы лишились оперативного простора, все средства производства, кроме земли, не в наших руках. Ни запасных материалов, ни кровли, ни доски. Деньги в банке, под надзором. Это — купи, а это — не моги, так? Вот Глебов и понял. И встряхнул. Может, вернет нам право хозяйствовать на земле так, чтобы все другие подсобляли? Опыта не занимать, совесть есть. Сообразим что к чему, отдадим продуктами, добром на добро. Шаг он сделал правильный, хоть и рискованный.
— Затеял-то кто?
— Видно, Глебов тоже так думал. Просто сошлись точки зрения. Не в авторстве дело, Сергей Иванович. Трезвый взгляд все равно утвердится, будет Савин на месте или нет, будет у нас Глебов или кто другой.
— Я более всего рад, что кровлей обзавелись.
— Да уж, как с неба свалилось. — И пододвинул пустой стакан к самовару.
Савин взялся наливать чай. Пить так пить, пока горячий.
10
Погода не менялась, и сводки Гидрометцентра не обещали близкого улучшения. На телепрограмме вечером опять показали обширную синоптическую карту. Несколько сконфуженный специалист Гидрометцентра, словно повинный в плохой погоде, обвел тоненькой указкой границы обширного циклона. Он начинался где-то у берегов туманного Альбиона, закруглялся через Альпы и Адриатику на Киев и на Волгу, захватывал Каму, Беломорье и Скандинавию и возвращался опять к Англии.
Вот такой кружочек. Вся срединная Европа и Нечерноземье оказались в дождевой ловушке. Так называемый малоподвижный циклон.
Земля со всеми лесами, пашнями, деревнями и городами, само небо и вся природа под небом напоминали в эти ненастные дни сонное царство. Не то чтобы мертвое, как в сказке, но и не живое, этакое неподвижное, с закрытыми на все глазами. Никуда не двигались низкие и темные облака, непрерывно сочившиеся водой. Временами, больше по ночам, усадисто лило настоящим летним ливнем. Ослабели, развесились рукастые деревья. Тяжело налилась, припала к земле трава, как бисером унизанная крупными каплями воды. Ячмень и пшеница сонно склонили колос, по длинным остьям стекала на землю капель. До предела набухли ручьи и реки, болота превратились в озера. Вода блестела меж борозд на картофельных полях, скапливалась в низинах среди полей. Лужи все шире растекались по дорогам. И такая гнетущая тишина стояла кругом, что даже воробьев в деревне не слышали, забились под стрехи и ни гугу. Если вылетали, то молчком, озабоченно, лишь бы утолить голод.