— Ничего, это мы еще поглядим. Негодяй ответит за все! — прервал его Лестрейд и повел нас к дверям.
В нос нам ударил сильный запах фенола, столь хорошо знакомый мне со времен пребывания на службе Ее Величеству в Индии. Помещение, в которое мы вошли, наглядно свидетельствовало, насколько мало люди заботятся о сохранении достоинства мертвых. Это, собственно, была даже и не комната, а, скорее, длинный, широкий коридор, на стены и потолок которого не пожалели извести. По одну сторону, во всю длину стены тянулось некоторое возвышение из досок, на котором стояли грубо сколоченные деревянные столы — на определенном расстоянии друг от друга. Добрая половина этих столов была занята недвижными телами, с головой закрытыми простынями. Однако Лестрейд повел нас не к этой, а к противоположной стене.
Там было еще одно возвышение, на нем — стол, а на столе — покрытые простыней человеческие останки. Можно было догадываться, что над этим столом следовало бы повесить табличку — «Новое поступление».
— Энни Чэпмен, — мрачно сказал Лестрейд. — Последняя жертва убийцы.
С этими словами он откинул простыню.
Когда речь заходила о преступлениях, едва ли был человек более деловитый и бесстрастный, чем Холмс; но в этот раз и на его лице появилось выражение сострадания. Должен был признаться, что и мне тоже стало не по себе, хотя я навидался смертей — и в постели, и на поле брани. Эта девушка была истерзана так, как будто побывала в лапах хищного зверя. Но, к удивлению моему, сострадание на лице Холмса сменилось чем-то вроде разочарования.
— А лицо-то у нее вовсе не порезано, — пробормотал он, и это прозвучало чуть ли не как упрек.
— Потрошитель обыкновенно не трогает лиц своих жертв, — сказал Лестрейд. — Он ограничивается более интимными областями тела.
Холмс уже обрел свою выдержку и холодную рассудительность. Теперь он был готов, не моргнув глазом, наблюдать даже вскрытие. Он коснулся моей руки.
— Обратите внимание, с каким искусством была проведена вся эта ужасная работа, Ватсон. Все это подтверждает то, что мы прочитали в газетах. Этот негодяй орудует своим ножом вовсе не как на душу бог положит.
Инспектор Лестрейд хмуро поглядел на тело.
— Вот по этому разрезу внизу живота не чувствуется никакого особого умения. Убийца мог сделать его кухонным ножом.
— А потом он аккуратно анатомировал низ живота и, вероятно, с помощью скальпеля, — негромко сказал Холмс.
Лестрейд пожал плечами.
— И вот эта вторая рана, прямо в сердце. Она тоже от кухонного ножа.
— Левая грудь была ампутирована по всем правилам хирургического искусства, Лестрейд, — сказал я, и по спине у меня пробежал холодок.
— Потрошитель изрезывает свои жертвы то больше, то меньше. Видимо, все зависит от того, сколько у него есть времени. В некоторых случаях он не успевает сделать почти ничего.
— Это те случаи, когда ему кто-то мешает за его дьявольской работой.
— Как вижу, я вынужден взять назад некоторые свои скоропалительные выводы.
Холмс, казалось, сказал это больше себе, нежели нам.
— Без сомнения, это сумасшедший. К тому же интеллигентный. Вероятно, даже гений.
— Значит, теперь вы убедились, что Скотланд-Ярд в данном случае имеет дело вовсе не со слабоумным, мистер Холмс?
— Ну конечно, Лестрейд. Для меня становится делом чести помочь вам — разумеется, насколько позволят мои скромные силы.
Лестрейд так и вытаращил глаза. Он никогда не слышал, чтобы Холмс столь скромно оценивал свои таланты.
Он даже не нашелся, что ответить — настолько обескуражило его это замечание.
Вскоре, однако, он все же оправился — по крайней мере настолько, что оказался способен повторить свою обычную просьбу:
— Если вам посчастливится сцапать этого дьявола…
— Я не притязаю вовсе ни на какие почести, Ле-стрейд, — ответил ему Холмс. — Все лавры в этом случае достанутся Скотланд-Ярду.
Он запнулся, а потом добавил с хмурым видом:
— Если мы вообще пожнем какие-то лавры.
Он повернулся к доктору Мюррею.
— Может быть, вы разрешите нам осмотреть ваш приют для бедных, доктор?
Доктор Мюррей поклонился.
— Почту за честь, мистер Холмс.
В тот же момент открылась дверь, и вошло существо весьма жалкого вида. В этом жалком подобии человека сострадание вызвало многое, но более всего мне запала в душу совершенная пустота его глаз. Лицо без всякого выражения, полуоткрытый рот были явными признаками сумасшествия. Волоча ноги, существо взобралось на возвышение и воззрилось на доктора Мюррея пустым взглядом, как будто безмолвно спрашивало какого-то разрешения. Тот улыбнулся в ответ так, как улыбаются детям.