Врач? Эта мысль появилась, когда я рассматривал некоторые анатомические рисунки да Винчи. Почти рефлекторно я припомнил некоторые стадии хирургической операции и понял, что в прошлом оперировал людей.
Но это было не то. Хоть я и вспомнил, что у меня было медицинское образование, оно было всего лишь составной частью чего-то другого. Я знал, неведомо откуда, что не был практикующим хирургом. Кем тогда? Кем еще?
Что-то привлекло мое внимание.
Сидя за столом, я мог видеть всю комнату до дальней стены, где, кроме всего прочего, висела антикварная кавалерийская сабля, которую я как-то проглядел в прошлый вечер. Я поднялся, подошел к стене и взял саблю в руки.
Про себя я даже поцокал, увидев, в каком состоянии было оружие. Мне захотелось взять масляную тряпку и абразив, чтобы привести саблю в достойный вид. Значит, я разбирался в антикварном оружии, по крайней мере, в рубящем.
Сабля лежала в руке удобно и легко, и я чувствовал ее зов. Я занял оборонительную позицию. Провел пару приемов атаки и защиты. Да, этой штукой я пользоваться умел.
Так какова же подоплека всего этого, а? Я оглянулся, пытаясь найти еще какой-нибудь освежитель памяти.
Но больше ничего не нашлось, так что я повесил саблю на место и вернулся к столу. Усевшись удобнее, я решил покопаться в его потрохах.
Я начал с середины, потом тщательно обследовал ящики с правой и левой стороны, один за другим.
Чековые книжки, конверты, почтовые марки, листы бумаги, огрызки карандашей, резинки — все, чего и следовало ожидать.
Каждый ящик я вытаскивал целиком и держал на коленях, раскапывая содержимое. Делал я так не специально. Это было, очевидно, частью того опыта, который я имел в прошлом, и этот опыт нашептывал мне, что у ящика всегда следует осматривать днище и и боковые стенки.
Я чуть было не упустил одну деталь, она привлекла мое внимание в последнюю минуту: задняя стенка правого нижнего ящика была ниже, чем у всех остальных.
Это было неспроста, и когда я, встав на колени, заглянул в проем для ящика, я увидел нечто вроде небольшой коробочки, укрепленной на задней стенке.
Коробка, оказавшаяся небольшим потайным ящичком, была заперта.
Примерно минута ушла на дурацкую возню со скрепками, булавками и, наконец, с металлическим рожком для обуви, который я приметил в другом ящике. Именно рожок оказался тем, что требовалось.
В ящичке лежала колода карт.
На колоде была картинка, заставившая меня замереть, стоя на коленях, лоб мой покрылся испариной, а дыхание участилось.
На зеленом поле — рисунок белого единорога, вставшего на дыбы[3] и чуть повернувшегося вправо.
И я знал этот рисунок, и мне стало больно от того, что я не могу вспомнить то, что с ним связано.
Я открыл коробку и вытащил карты. Это была колода карт, похожих на карты Таро[4] с их жезлами, пентаклями, чашами и мечами, но Главные Козыри были совсем иные.
Я вставил на место оба ящика, но сделал это достаточно осторожно, чтобы случайно не закрыть потайного, пока я не исследую колоду до конца.
Они были совсем как живые, Главные Козыри, готовые сойти со своих сверкающих поверхностей. На ощупь карты казались холодными, и было приятно держать их в руках. Внезапно я понял, что и у меня когда-то была точно такая же колода.
Я начал раскладывать карты по порядку.
На одной был нарисован коварный маленький человек с острым носом, смеющимся ртом и копной соломенных волос. Он был одет в нечто, напоминавшее костюм эпохи Ренессанса оранжевых, красных и коричневых тонов. На нем были длинные чулки и плотно подогнанный расшитый камзол. Я знал его. Его звали Рэндом.
Со следующей карты на меня смотрело бесстрастное лицо Джулиэна. Его темные волосы свисали ниже плеч, в голубых глазах не отражалось ничего. Он был заперт в белые чешуйчатые доспехи, не серебристые или металлические, а выглядевшие так, как будто он с ног до головы был покрыт эмалью. Я знал, что несмотря на кажущуюся легкость, даже декоративность, доспехи эти пробить было почти невозможно, и почти любой удар смягчался ими. Это был тот самый человек, которого я победил в его излюбленной игре, за что он и метнул в меня стакан с вином. Я знал его, и я его ненавидел.
Затем следовал смуглый, темноглазый Кэйн, одетый в черный и зеленый сатин, с треуголкой, небрежно сдвинутой набекрень, от которой по спине стекал плюмаж из зеленых перьев. Он стоял ко мне в профиль, подбоченясь, и носки его сапог загибались вверх, и на поясе висел кинжал, в рукоять которого был вставлен большой изумруд. Смутно было у меня на душе.
Затем шел Эрик. Красив по любым стандартам, с волосами настолько темными, что они отливали синевой. Его борода курчавилась у всегда улыбающегося рта, и одет он был в простой кожаный камзол, кожаные чулки, широкий плащ и высокие черные сапоги, и на красном поясе висела серебряная сабля и застежка с рубином, и высокий стоячий воротник, и манжеты тоже были окантованы красным[5]. Руки его, с большими пальцами, заткнутыми за пояс, были спокойными и чудовищно сильными. Пара черных перчаток свисала с пояса у правого бедра. Это он — я был уверен — пытался убить меня в тот день, и это едва ему не удалось. Я изучал его, и я немного боялся.