Худенькая рука указала на полочку, прикрученную прямо к стене. Аппарат допотопный, черного пластика с круглым наборным диском…
— Выйди в другую комнату, — велел участковый.
Мальчишка закатил глаза и фыркнул, но послушно ушёл в направлении звуков, напоминающих работу полусотни мясников на бойне — не то кино, не то компьютер.
— Дежурный? Семенов ты? — сказал Старшинов, дождавшись ответа, — Старшинов это с пятого участка… Ага… Слушай, пришли кого-нибудь на Домаровского пять… квартира три. Труп здесь… Что? Да не знаю я, пусть сами посмотрят… И этого, «лекаря мертвых» пусть возьмут с собой… Говорю не знаю… Моро. М-О-Р-О… Маргарита, Олег, Руслан, Олег, понял… Нет, не знаю… Я обнаружил… Слушай, давай в темпе, а… Ладно, подожду…
Старшинов положил трубку на место. Ноющая боль под лопаткой отдавала в левую руку. В коридор выглянул мальчишка. Подслушивал, конечно…
— Ты соседку из третьей квартиры, когда последний раз видел? — спросил Старшинов.
Мальчишка покачал головой и ответил:
— Не помню я… Может с неделю, как… А чего? Померла?…
И этот туда же…
Покурив на площадке, участковый вернулся в квартиру номер три. Необходимости находиться здесь нет никакой, но необычное состояние тела вызвало в толще застарелого равнодушия вспышку профессионального интереса. Зудит ретивое, взыграло. Раньше, чем через час, с райотдела все равно никто не подъедет. Обернув руку платком, Старшинов прошел в двустворчатые двери с рифленым стеклом, остановился за порогом, осматриваясь.
Пол не крашен давно, краска облупилась, местами довольно сильно, как и черный лак на ножках дивана и кресел. Это же надо такую мебель сохранить, возить с собой… Но стоит прочно, словно вросла, пустила корни, привычно стоит. Старшинов заметил под диваном розовые пушистые тапочки с развесистыми кроличьими ушами вместо помпонов. Впечатление такое, что и не ношены совсем — мех на задниках потрепан, но не так чтобы… В таких тапочках легко вообразить стройные ножки с персиковыми лодыжками, бриджи, обтягивающие упругие бедра, но уж никак не варикозные с сухой кожей икры, блестящей и тонкой, или пергаментной, окаменевшей, обтягивающей узловатые корни сухожилий и ссохшихся мышц…
Сервант под стать остальной мебели и задвинут в угол. На обоях над ним, и в простенке с дверью темные пятна от картин или фотографий. Вряд ли это были рамки гражданки Моро. Что бы так выцвести обоям, картинки должны провисеть лет пять, не меньше… Стеклянные раздвижные створки в серванте сдвинуты к середине. Полки заставлены разнокалиберной посудой, вплотную: рюмки, чайные чашки, два стакана тонкого стекла в старинных серебряных подстаканниках, из которых возможно пили чай еще при царе; рядом пепельница в виде милиционера, обнимающего кастрюлю, настольная зажигалка под старинный дуэльный пистолет — китайская поделка с претензией на качество. От стекла, граней, завитушек, фигурок, красок зарябило в глазах. На правом фланге, внизу — граненый стакан с нарисованными мерными метками: 50, 75, 100, 150, 200… Ну и ну! Вещами явно пользовались: в милицейской кастрюльке — остатки пепла, стаканы захватаны, с потеками, изящная чашка тонкого фарфора, невесть как попавшая в допотопный сервант, по виду едва ли не с графского стола, но с отбитым краем. Хм, держать в доме битую посуду — дурная примета…
Старшинов представил, как гражданка Моро, придерживая блюдечко не толще бумажного листа, тянулась губами к краю чашки, в которой дымился ароматный чай. Потом наливала из пол литры ровно по мерке «100» в стакан и, оттопырив мизинчик с наманикюренным ногтем, привычно опрокидывала водку в рот. Щелкала зажигалка-пистолет, и пепел просыпался в кастрюльку глиняного «мента», взгляд, преломленный толстыми линзами, упирается в разложенные на столе карты Таро, а пальцы тем временем теребят вот эту металлическую штучку, назначение которой участковый не знает, но, похоже, старинную.
Бред…
Но и на коллекцию всё это не походило. За коллекциями следят трепетно, хранят бережно, протирают, расставляют, сдувают пылинки.
Вот этажерка в углу заставлена не меньше серванта, но в нагромождении предметов угадывается система. На самом верху, на вязаной салфетке, чем-то напоминающей вологодские кружева, дугообразная рамка из органического стекла без фотографии. В такую вставляют снимки дорогих сердцу людей, держат на видном месте, но эта пуста. Марка производителя в зеркальном отражении выбита в левом нижнем углу и залита бронзовой краской. Ниже две мягких игрушки: потрепанный медвежонок с глазами пуговицами, ровесник Старшинова, а то и старше, и совсем новый, в бейсболке и с бутылкой кока-колы в мохнатых лапах. На полку ниже, меж четырьмя стойками втиснута низкая плетеная корзинка с какой-то икебаной — сухая трава точит во все стороны, мелкие сухие цветки островками гнездятся меж округлых камешков, на самом большом тускло поблескивает перстень с печаткой. Основание этажерки утопает в россыпи разноцветных упаковок, не помещающихся на нижней полке, а перед этим отвалом горделиво возвышается розовый пластиковый член с яйцами. Секунду спустя Старшинов сообразил, что разноцветные пакетики и коробочки, ничто иное как упаковки презервативов…