Книга здесь в большом почете. Ее буквально обожествляют. Никто, например, не сядет на скамью, на противоположном конце которой лежит книга. Это было бы оскорблением для книги. Мы никогда не кладем книгу в перевернутом виде: названием вниз или задом наперед, а только так, как положено, — лицом кверху. Если книга падает на пол, мы тотчас поднимаем ее и целуем. Когда кончаем читать, мы тоже должны поцеловать ее и положить на место. Бросать ее или ставить на нее какой-либо предмет — большой грех. Но, несмотря на все эти правила, почти все книги разорваны — просто беда! Конечно, это лишь результат усиленных занятий. Те книги, что разорваны или испачканы донельзя, синагогальный служка отвозит на кладбище и там хоронит — закапывает в землю. Даже самому маленькому клочку бумаги, на котором отпечатаны древнееврейские буквы, не должно валяться на полу или быть затоптанным — его тоже положено похоронить. Ибо каждая древнееврейская буковка есть имя Божие. Если в данную минуту мы не читаем книгу, то никогда не оставляем ее открытой. Если нам приходится на миг куда-нибудь отлучиться и не хочется закрывать книгу, дабы потом не искать нужной страницы, мы оставляем книгу раскрытой, но обязательно чем-нибудь прикрываем ее, хотя бы платком. Если кто-то заметил, что книга оставлена незакрытой и ничем не прикрытой, он обязан подойти и закрыть ее. Однако прежде надо посмотреть в нее и прочесть несколько строк. Ибо если просто закрыть книгу, не сделав этого, тем самым можно ослабить силу памяти человека, который отошел и оставил ее раскрытой. Пергаментный свиток Закона, написанный ручным способом, мы бережем еще больше, чем книги печатные.
Постепенно я знакомлюсь и с литературой хасидской. Прежде всего читаю книгу «Начало мудрости» (Решит хохма) — каббалистический учебник аскезы, смирения и самоотречения, полный прекрасных цитат из таинственного Зогара, как и из книги «Обязанности сердца» андалузского философа Бахьи ибн Пакуды. Решит хохма — сочинение известного каббалиста по имени Элиягу де Видаш, жившего в Палестине в конце семнадцатого столетия. Читаю я и «Наслаждения Элимелеховы» (Ноам Элимелех) от «ребе реб» Мелеха из Лиженска. Позже я вам кое-что расскажу и об этой книге, и о ее замечательном авторе. Первую из этих книг мне порекомендовал сам белзский святой, на вторую мое внимание обратили хасиды. Вскоре я знакомлюсь и с другими хасидскими книгами — старинными, а впоследствии и с современными. Но первые две для меня — самые дорогие. Они сопровождают меня повсюду, даже во время службы в армии. Когда я остаюсь один и никто не видит меня, я погружаюсь в труды каббалистические, изучение которых нам, молодым, до поры до времени запрещено.
Мое здоровье подорвано, чувствую, как день ото дня я слабею и худею. Ежедневная миква перед утренней молитвой, плохое питание, частые добровольные посты, недосыпание, нехватка воздуха и движений — все это ослабляет в общем-то сильный организм взрослеющего пражского юноши. Но он еще борется, он еще не сдается…
А впрочем, почему мы здесь? Разве нельзя служить Господу Богу дома? Уж не потому ли, что мы хотим стать раввинами или достичь совершенства таких святых, как наш белзский? О нет, никоим образом. Ничего подобного нам и в голову не приходит. Мы не стремимся стать раввинами и никогда не станем святыми. Нам это хорошо известно. Мы просто хотим радоваться свету величия Господня, который излучает сама личность святого. Мы хотим всю жизнь, постоянно и беспрестанно радоваться этому свету. И мы знаем, что когда он уйдет от нас навсегда, то оставит нам здесь другого святого, сына своего перворожденного, не в меньшей степени святого, чем он, а то и в большей. Многие убеждены в этом уже сейчас. И будущее докажет их правоту. Однако не мне выносить окончательное суждение. Сейчас я лучше нарисую какую-нибудь сценку из хасидской жизни.
…По будням в Белзе утреннюю молитву мы читаем только к полудню, когда в дом учения приходит раввин со своими сыновьями. В синагоге молимся только на шабес. Богослужение по будням, что в других местах длится чуть ли не час, в Белзе совершается с невероятной быстротой. За пятнадцать-двадцать минут. Эта поспешность очень существенна, ибо «в забор, штакетины которого плотно сбиты, даже мышь не проскочит». Другими словами: в молитву, если ее слова произносятся быстро, без перерывов, не могут вкрасться грешные мысли, и «человек, не способный на одном дыхании произнести тысячу слов, не вправе называться святым».
(Быстрота и живость в телесных движениях — прежде всего, конечно, в выполнении религиозных обрядов — великая добродетель и заслуга, ибо облагораживает дух и заостряет мысль, подчеркивал в своих сочинениях один из предшественников хасидизма; то же самое утверждает итальянский каббалист и поэт рабби Моше-Хаим Луццатто в своем эпическом сочинении Месилат йешарим («Путь праведных»). Этот луч солнца ренессансной Италии до сих пор словно придавал белзскому хасидизму особый дух, представлявший собою странное исключение в столь уныло-тяжелом северном крае. Но думается, остальные хасиды не способны одобрительно отнестись к нашей белзской живой манере поведения. Они видят в ней нечто гротескное.)