Спасатель Трофимов крепко держал истерично, на одной визгливой ноте, воющую женщину за предплечье, пытаясь переместить её к себе в люльку. Женщина намертво вцепилась в скрипящие, покорёженные перила, и никак не могла решиться. Её глаза, побелевшие от ужаса, выдавали состояние крайнего шока – взгляд не фокусировался, метался туда-сюда: то на соседний балкон другого подъезда, до которого было метров шесть, то куда-то к затянутому едким дымом небу, то на руки Трофимова. Балкон, да и обе квартиры могли обвалиться в любой момент.
- На меня смотрите, на меня! – резко скомандовал спасатель, но безуспешно.
В конце концов, изловчившись и крякнув от натуги, он втащил её в пошатнувшуюся люльку.
- Ещё есть в квартире кто? – проревел Трофимов, тряхнув несчастную.
Это сработало. Женщина ошалело уставилась ему в лицо и, прекратив выть так резко, будто ей заткнули рот, отрицательно помотала головой. Люлька медленно пошла вниз и в сторону. В окне квартиры на четвёртом этаже, куда Трофимов уже заглядывал, и где никто не отозвался на его призывы, вдруг обнаружилась худая, взъерошенная, серая от пыли кошка.
Время уходило. Секунды щёлкали в голове Трофимова громко и размеренно, как метроном дочери-пианистки. Кошка жалобно мяукнула. Трофимов затормозил люльку и протянул к животине руки. Она отскочила в сторону и оглянулась в глубь квартиры, выдав долгий, странный, совсем не кошачий крик.
- Иди сюда, дураха! - прошипел он.
Кошка спрыгнула внутрь комнаты, и теперь над перекошенным обрезом окна виднелась только её морда с жёлтыми, страшными глазами. У видавшего виды Трофимова по шее пробежал холодок нехорошего предчувствия.
- Мау-ау! – завопила она.
- Там…там… Михална там! – выдавила спасённая Трофимовым женщина, которую теперь колотило так, что лязгали зубы.
Она не могла оторвать скрюченные пальцы от железного ограждения люльки и пыталась указать вглубь квартиры трясущимся подбородком, судорожно дёргая головой.
- Ч-чёрт! - выругался спасатель, и люлька двинулась прочь от опасной стены через дымное облако.
Кошка снова сидела в оконном проёме и неотрывно смотрела ей вслед. Отчаянное «мау-ау» - неслось сверху.
Мыська не умела рассуждать. Понятие «самопожертвование» было ей незнакомо. Её мир состоял из дома, которого больше не было, и Михалны, которая вполне себе была, но застряла. Увидев, как растрёпанную, грязную Людмилу Сергеевну уносит длинная рука, она немедленно сообразила, что это и есть спасение. Вот только оставить Михалну она не могла - без пожилой, ворчливой, любящей хозяйки Мыськин мир исчез бы окончательно. Она провожала глазами люльку подъёмника и хрипло кричала.
Трофимов торопливо сдал медикам спасённую женщину и закрыл дверцу люльки.
- Куда? – заорал старший расчёта, капитан Кузьменко.
- Там ещё женщина, на четвёртом, - развернулся к пульту Трофимов.
- Нельзя! Рухнет всё, к чертям собачьим!
- Я попробую, - одними губами прошептал Трофимов.
Ему было страшно. Не впервые, конечно, но на этот раз страх был особенным – ледяным, безжалостным. Неожиданно обострилось зрение – окружающее выпирало мелкими деталями, словно Трофимов смотрел через увеличительное стекло. Поодаль, среди деревьев, мелькали яркие пятна – там толпились перепуганные жильцы остальных подъездов дома. Струи воды из пожарных шлангов висели серебряными дугами над горой колотых плит и щебня, порождая пляшущие над ними маленькие радуги. О том, что будет с людьми, когда рухнут последние квартиры, если кто-нибудь сумел выжить там, внизу, Трофимов старался не думать. Спасателей не подпускали к завалу, пока сохранялась угроза обрушения. На приближающейся стене чернела трещина. Она некрасиво расширялась кверху, рваная, всё ещё прошитая стежками погнутой арматуры. Блок из двух квартир, повинуясь закону притяжения, скосился и провис, не имея под собой опоры, и удерживался только на этих жалких стежках, да, разве что, на отчаянной кошкиной молитве. Она по-прежнему сидела на окне и призывно кричала.