Она закрыла глаза, казалось, ее пронзает самая настоящая боль от этого предательства.
— Сначала я подумала, что он просто нервничает из-за того, что его могут поймать, но однажды ночью, когда не могла заснуть, я заметила, что его нет в постели, и пошла искать его. Я нашла его на кухне с Эйвери и спряталась в тень, когда услышала свое имя. Они строили планы… другие, не те, что обсуждали мы с Теодором, и чем дольше я слушала, тем больше злилась, — она начала заметно дрожать, и Лара мягко положила руку ей на плечо, чтобы успокоить.
— Они собирались заставить меня опустошить наше хранилище в Гринготтсе, а потом… убить тебя… и меня тоже… так чтобы все выглядело так, будто мы разругались и поубивали друг друга. Я была так зла, что ворвалась на кухню, даже не подумав, чем мне грозит разоблачение. Правда вышла наружу, и они… заставили меня… — ее последние слова прозвучали почти шепотом, и Гермиона внезапно почувствовала жалость к тому бардаку, что неосознанно навлекла на себя Нарцисса. В конце концов, она оказалась далеко не первой женщиной, сглупившей из-за совершенно недостойного мужчины.
Люциус, должно быть, тоже почувствовал напряжение, потому что его руки были сжаты в кулаки, и Гермиона подавила непреодолимое желание схватить один из них.
— Когда я отказалась дать им денег, они стали хамить мне, особенно Эйвери, который всегда завидовал нашему богатству и положению в обществе. Когда я по-прежнему продолжала отказываться, Теодор дал мне медленно действующий яд и сказал, что я получу противоядие, как только вернусь с деньгами, — Нарцисса, казалось, поникла, и Гермиона не была уверена, воображение ее мучит или нет, но лицо Нарциссы начало приобретать синеватый оттенок. Теперь она говорила гораздо тише. — Мне вдруг стало все равно, жить мне или умереть… лишь бы жил Драко.
При упоминании яда Лара превратилась в какое-то размытое пятно активности, выполняя различные диагностические заклинания одно за другим. Она нахмурилась, так ничего и не обнаружив, и ее движения стали еще более неистовыми.
Нарцисса же, казалось, не замечала растущего беспокойства Лары и продолжала говорить.
— Я знала, что должна уйти, чтобы убедиться, что Драко и ты в безопасности, но они поймали меня, когда пыталась сбежать, и…. убедились, что я не могу ходить. Но когда Теодор наклонился, чтобы убедиться, что я все еще жива, я осторожно стащила у него из кармана портключ. Потом притворилась, что потеряла сознание, подождала, пока они уйдут, а затем у меня хватило сил, чтобы добраться до госпиталя Святого Мунго.
Она казалась совершенно опустошенной после своего последнего, очень долгого рассказа и откинулась на подушки. Гермиона заметила, что ее кожа действительно посинела, а лицо покрылось капельками пота.
— Нарцисса… — тихо позвала ее Лара, стараясь скрыть тревогу в голосе. — Я не могу определить, какой яд был использован, поэтому, пока вы не сообщите, что же они использовали, я не смогу спасти вас.
Нарцисса издала тихий задыхающийся смешок и заговорила очень тихо.
— Это был один из любимых ядов Темного Лорда… — она судорожно вздохнула, — …и он лечится только… — она вздрогнула, пытаясь выдавить из себя слова, и, сделав последний вдох и глядя прямо на Люциуса, выдохнула: — Драко… сынок мой, — прежде чем упасть обратно на кровать… уже мертвой.
— Нет! — закричал Люциус, потянувшись к ее руке, наконец поддавшись отчаянию, которое так старался сдержать. Он упал на колени и прижался лбом к еще теплому телу Нарциссы, и тело его сотрясалось от рыданий.
Гарри мягко оттащил тихо плачущую Лару от кровати Нарциссы к двери, желая оставить Люциуса одного, чтобы он мог спокойно горевать. Он даже потянулся к Гермионе, но та покачала головой и отстранилась, вместо этого подойдя к кровати.
— Иди, Гарри, я останусь, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Иди найди Эйвери и Нотта… и… — Гермиона не была уверена, что хочет сказать… чтоб он арестовал их?… или отомстил им за то, что они сделали с Нарциссой?… Или убил их за то, что они собирались сделать с Люциусом?
Гарри, должно быть, почувствовал какие-то ее мысли, потому что сжал плечо Гермионы, прежде чем схватить руку Лары и выйти из комнаты. Гермиона повернулась к мужчине, стоявшему на коленях у кровати Нарциссы. Она знала, что должна оставить его в покое, так как не была уверена, что он вообще хочет, чтобы она была там, или нуждается в ее утешении. Она должна оставить его, чтобы попрощаться с женой, с женщиной, с которой он прожил вместе более сорока лет…
Но независимо от того, что она должна была сделать, Гермиона знала точно, что именно будет делать.
И она подошла к Люциусу.
Глава 16
Гермиона медленно подошла к кровати, где стоял на коленях Люциус, и осторожно положила руку ему на плечо. Она боялась сделать что-то еще, боялась вторгнуться в его личное горе… если бы он хоть как-то намекнул на то, что хочет горевать в одиночестве, она бы отступила.
Люциус слегка напрягся, когда почувствовал ее прикосновение, но затем повернулся и почти бросился к ней, крепко обняв за талию, уткнувшись лицом в ее мягкий живот и всхлипывая. Гермиона прижала его к себе, когда его тело задрожало, чувствуя, как сердце снова потянулось к этому человеку, который так сильно страдал. Гермиона начала нежно гладить его длинные шелковистые волосы, шепча слова утешения, совершенно не осознавая, что тоже плачет. Через некоторое время она заметила, что плач Люциуса стих и дрожь прекратилась. Она опустила глаза, продолжая гладить его по волосам, и заметила, что его глаза открыты и немигающе смотрят в пустоту.
Наконец Люциус вышел из оцепенения и посмотрел на нее снизу вверх, слезы все еще липли к его ресницам. У Гермионы перехватило дыхание от потерянного выражения его глаз, она упала на колени, чтобы крепко обнять его. Он зарылся лицом в ее волосы, и на мгновение Гермионе показалось, что он снова заплачет, но Люциус только вздрогнул и еще крепче прижал ее к себе. Она же была готова обнимать его столько, сколько ему нужно, и сам он, казалось бы, не спешил высвобождаться из ее объятий. Когда Нарцисса испустила последний вздох, Люциус почувствовал, как отчаяние пронзает его сердце.
"Только не Нарцисса, нет, только не Нарцисса… Это моя вина, это все моя вина…" — тоска словно бы прожигала его изнутри, и Люциуса уже начало поглощать какое-то чувство вины. Он почувствовал, как весь его мир внезапно рухнул, когда женщина, с которой он прожил вместе более сорока лет, лежала мертвой… из-за него, из-за принятых им решений, которые и определили весь ход их жизни.
Когда горячие слезы потекли по его лицу, он почувствовал, как тело его содрогнулось, и вдруг там оказалась чья-то рука, он знал, кто это, не глядя, просто чувствовал ее присутствие, ее утешение, и без сознательной мысли, без намерения, он повернулся и внезапно оказался в теплых объятиях. Там он почувствовал себя более уверенно и спокойно. Гермиона тоже поступила с ним именно так. Эта женщина открыла свой дом для него и его жены, эта женщина открыла ему глаза на истинную доброту и сострадание… желание. Эта женщина раскрыла свои объятия и облегчила боль, которая вытеснила из его головы все связные мысли. Люциус почувствовал, как слезы наконец-то утихли, но не смог найти в себе сил вырваться из ее объятий… он не хотел отстраняться от нее.
Ее же маленькая ручка, нежно гладившая его волосы, сказала больше, чем могли бы сказать слова, и Люциус поймал себя на том, что несправедливо сравнивает этих двух женщин. Разве Нарцисса когда-нибудь утешала его? Сколько раз за эти годы она видела, как он страдает, и говорила ему, чтобы он собрался и взял себя в руки. Люциус поднял глаза на женщину, у которой были все основания ненавидеть его, которая имела полное право относиться к нему с презрением и горечью, которых он ожидал, и понял, что никогда не найдет другую такую же, как она.
Он встретился с ней глазами, удивляясь слезам в них. Затем она опустилась, чтобы обнять его, и внезапно Малфою вдруг стало абсолютно все равно, что он недостаточно хорош для нее или никогда не сможет надеяться заполучить ее. В течение этих нескольких бесконечно долгих мгновений он держал и держал ее в своих объятиях. Его боль ослабла, а чувство вины, грызущее его, было временно отодвинуто назад комфортом и безопасностью, которые она самоотверженно предлагала.