— Только что звонил по телефону в коллегию штаба гвардии.
— Ну и что же?
— Приступают к действию, черти. Да поздно. Оказывается, днем еще вызвали грузовики и послали за оружием в кремлевский арсенал.
— Привезли оружие?
— Как бы не так. Грузовики с нарядом поехали в Кремль…
— И что?
— Оказывается, не тут-то было. Еще ночью Кремль был занят юнкерами. Наших сняли с машин, хотели арестовать, но отпустили. А машины отправили в гараж.
— Провалилось.
— Вон какие вояки!
Слова матроса слушал не только Щеткин, но и десятки рабочих. Наступило тягостное молчание.
— Эх, не удалось, — сквозь зубы процедил Иваницкий.
— А без оружия, что сделаем?
— Все согласовывали… Соглашатели.
— Стой, ребята. Нечего ныть, — бодро сказал Щеткин. Мы сами все устроим. Они начали с нами войну. Хорошо, и мы не будем дураками. Начнем разоружать офицеров. Для этого у нас сил хватит. Ты, Друй, ступай в ревком и там с ребятами принимай оружие, а я сейчас созвонюсь с третьим полком, чтобы помещение для арестованных отвели. Будем разоружать и арестовывать офицеров. И солдаты и мы вышлем патрули. А вы, товарищи, как только вооружитесь, тоже валяйте в патрули, арестовывайте офицеров — и в ревком.
— Молодец!
— Это правильно.
— Вот это по-нашему, по-рабочему.
— Так бы давно. Ай да командир наш!
Всю ночь и следующий день у Друя было забот по горло. То и дело в комнату, где он сидел, входили вооруженные патрули рабочей гвардия и солдаты. Они приводили с собой арестованных напуганных офицеров всех родов оружия, не брезгуя военными врачами, интендантами и отставными генералами. И старые и молодые, проживающие в Москве и прибывшие с фронта, от генерала до прапорщика, все перебывали у Друя.
По временам появлялся Щеткин.
— Война идет, — радостно говорил Друй. — Уже две сотни револьверов, гора патронов и сабель.
— Идут дела, говоришь! — радовался не меньше его Щеткин. Лицо его, суровое, едкое, вплоть до рыжей колючей щетины, покрывавшей подбородок и щеки, казалось, светилось счастьем.
Офицеров разоружали…
— Фамилия?
— Добрынин.
— Звать?
— Вениамин Станиславович.
— Сдавай оружие!
— Но, господа…
— Господ нету!
— Но, товарищи. Я же с фронта, Ведь это позор. Мы…
— Ну, что ж. Сдашь оружие и поезжай себе на фронт. Там оружия много.
— Но, господа, это же невыносимо. Я протестую. Армия будет…
— Арестовать! Ведите его в полк.
— Следующий.
Члены ревкома, присутствовавшие здесь же, проявляли по отношению к арестованным терпимость и великодушие, сильно претившие матросу. Под их воздействием Друй вынуждался иногда отпускать офицеров на честное слово.
— Ведь он же доказал нам, что находится в Москве временно. Обещает не бороться против нас. Чего еще нам нужно. Отпустим.
Друй и Щеткин хмурились. Но рабочие и солдатские патрули понимали без слов их негодование. Они не желали этого великодушия, особенно по отношению старших офицеров. Частенько вбегали в помещение то рабочий патруль, то солдаты и, запыхавшись, говорили:
— Товарищ ревком… Вели мы полковника в казармы… А он давай ругаться и грозить… Ну, мы его того… Пристрелили.
— Бежал, что ли? — помогал им Друй.
— Нет, не бежал, но собирался.
— Ну, ничего… Следующий.
Офицеры битком набились в небольшой, уютно обставленный мягкой мебелью кабинет. Говорили наперебой.
— Господа… положение катастрофическое. Москва уже восстала. Это кошмар.
— Офицера расстреляли прямо на улице. Нас разоружают.
— За что расстреляли?
— За то, что он требовал от солдата дисциплины.
— Господин полковник, это невозможно!
— Нужно начать военные действия, пока не поздно.
— Вызовите казаков. Затребуйте поддержку с фронта.
— Полковник Перепелкин, юнкера и казаки ждут вашего приказания.
— Из Петербурга ужасные вести. Ждать дальше нельзя.
Офицеры суматошно бегали по кабинету, толкая друг друга, задевая мягкую мебель, сворачивая сапогами ковры.
В кабинете горела электрическая люстра. Под большим стенным портретом Керенского сидел полковник Перепелкин. Он нервно пожимал плечами.
— Господа, да успокойтесь же. Мы принимаем все возможные меры. Восстание будет жесточайшим образом подавлено. Все стратегические пункты города в наших руках. Вызван казачий полк.
— Этого мало. Нужно лишить чернь хлеба. Нужно костлявой рукой голода придушить революцию, — крикнул полковник Филимонов. — Нужно голодом взять их.