В комнату вошел человек в мундире кондуктора, но на фуражке у него красовался значок телеграфиста.
— Вот вам истинный представитель индустриального пролетариата, железнодорожник, товарищ Тормазов. Он как член Викжеля, то есть Всероссийского исполнительного комитета железнодорожников, сейчас заявит вам.
— Ну-ка, послушаем, что скажет пролетарий!
— Мы — миллионный отряд рабочего класса, — глухим, надтреснутым голосом заговорил телеграфист. — Мы против захвата власти. Мы заявляем, что нужно договориться. Мы не хотим крови и анархии. Но если вы пойдете на восстание, железнодорожники ни одного поезда не дадут вам. Мы объявим всеобщую забастовку. Слушайте, это голос масс. Мы предлагаем вам договориться с комитетом общественной безопасности и с партиями.
— Так. Хорош пролетарий — шкура барабанная. И чего это вы под ногами путаетесь! Если трусите, так шли бы спать.
— Нет, мы спать не хотим. Мы желаем предотвратить катастрофу.
— Ну, и валяйте, предотвращайте. Только не мешайте нам.
— Мы не чужие, ведь мы были вместе с вами вначале за решительные меры, но разумные меры. Ведь мы входили в состав ревкома.
— А почему же ушли?
— Мы несогласны с действиями вашего большинства.
— Вы теперь можете убедиться, что мнение рабочего класса не на вашей стороне. Для всех очевидно, что план переворота — утопия.
— Нет, шкурники!
— Нет, предатели!
— Что за выражение. По мы стерпим всяческие оскорбления в интересах пролетариата. Какое ваше последнее слово?
— Убирайтесь к чертям!
— Это последнее слово ревкома?
— Про ревком не знаем. Мы из рабочей гвардии.
— Как так?
— Да так.
— Надо было бы сказать сначала, и нечего по-хамски ругаться с представителями. А где ревком?
— Вон в той комнате. Будто вы не знаете! Ведь двадцать раз уже бегали туда.
— Пойдем, Тормазов. Поговорим еще. Попробуем убедить.
— Как бы не так, — возразил Щеткин.
— Не пустим, — поддержал, его Друй.
— Как не пустите? Это же просто подлость. Это ж хамство!
— Если не уберетесь сейчас, то по шеям надаем, — вскипел Щеткин. — Ступайте к себе в закуток, и там паникуйте, уговаривайте друг друга. Революция не для того началась, чтобы болтать с вами. Убирайтесь!
— Какой позор, до чего дошли!
— Проваливайте, — уже громко кричал ему вслед Щеткин.
В комнату вошел рабочий, вооруженный бомбой и револьвером:
— Прибыл отряд для охраны ревкома.
— Зови сюда ребят. Пойдем, Друй, выгонять меньшевиков и эсеров. Идем с нами, Стрельцов!
Они вошли в помещение, принадлежащее комитету меньшевиков. За столами сидели две барышни и, смеясь, разговаривали. Щеткин встал посередине комнаты и громко заявил:
— Ей вы, контрреволюция! Выметайтесь!
— Кто такие? Да как вы смеете так обращаться с нами, кто вам дал право! — вскрикнула одна девушка, вскочив с места и топнув каблучком.
— Выйдите вон из комнаты!
— Ну, не разговаривать. Убирайтесь, а то вышвырнем, — делая грозные глаза, говорил Щеткин. — Нам комната нужна для помещения охраны ревкома.
— Какой позор!
— Душители свободы! Узурпаторы!
— Ни за что не уйду. Леня, а ты?
— И я нет, нет, нет… Ни за что. Через наши трупы перешагнете.
— Зачем через трупы, мы вас и живьем выведем на улицу.
— Насилию не подчиняюсь.
— Подчинитесь, — с усмешкой сказал матрос. Мы вас так наладим, что подчинитесь.
Он открыл двери в коридор и громко закричал.
— Ей, товарищи гвардейцы! Сюда. Располагайтесь здесь.
— Леня, Леня! Какой ужас! Давай уступим. Они не знают, что творят. Мы уходим.
— Мы подчиняемся грубому насилию несознательных людей.
— Проваливайте.
Подошли красногвардейцы, жизнерадостные и говорливые.
— Товарищи, занимайте эту комнату и вот ту.
— Да там же люди.
— То не люди, а эсеры. Выметайте их, и весь разговор.
— Это можно, раз эсеры.
— А не нагорит нам? — спросил Стрельцов, когда комнаты были освобождены и предоставлены гвардейцам.
— Нет, не нагорит. Правильно поступили. Вчера вечером я толковал с членом ревкома, с товарищем Кворцовым, — успокоил его Щеткин. — У него такие же мысли.
— Да, Кворцов, — хороший большевик.
— Большевик. Таких, говорит, всех в шею, соглашателей. Молодец.
— Вчера с вечера наши патрули обстреляли юнкера. Восемь человек убито, пятнадцать ранено. Юнкера злы, как черти.
За дверьми кабинета, где работали члены ревкома, послышался голос:
— Товарищ Щеткин и товарищ Друй, идите ко мне.