— Нам что… подождем. Вот когда свергнете буржуев — поедим. Это моему-то кусок. Да не знаю, жив ли. Намеднясь в ночь ушел… Ешь, милый.
— Эх, тетка, — отвечал Щеткин, моргая глазами. — Жаль мужа, небось.
— Не жалко… Нужно будет — сама пойду.
— А плачешь!
— Доля бабья.
— Слышишь, друг, — хрипел старик рабочий, скрюченный от времени и трудной работы, со слезящимися глазами: — Дай боньбу.
— На что тебе, отец?
— А у нас вон на третьем этаже — буржуяки сидят. Заперлись и стреляют в окна по нашим.
— Верно? Ах, суки. Покажи, как пройти, пойдем.
Посредине двора сверху сыплется на них град пуль. Старик, качаясь, садится на землю, точно отдохнуть.
— Что, отец?
— Подбили… В грудь да живот. А смерть-то какая — еройская! — старик подморгнул глазом. — А ты ступай. Девствуй. Чего встал-то?
Шел бой, но не было военного распорядка.
— Чудаки, — шептал озадаченный Щеткин, бросая кругом взгляды. — Точно не в бою, а на игрищах.
Рабочие бойцы не прятались за баррикады, не пригибались к земле, не делали перебежек, а во весь рост тучей шли на противника.
Юнкера били из пулеметов прямо в упор. Падали темные, жилистые фигуры, но даже падая и обливаясь кровью, не выпускали из рук винтовок.
— Доберемся!
— Покажем им!
— Эй, други, не отставай!
Трах, та-ра-ра-рах, та-тах… тррр, — гремела пальба.
Возле Щеткина бежал рабочий в засаленных шароварах, в огромных австрийских ботинках на гвоздях, в бороде с проседью. Вражьи пули, казалось, десятками решетили его мускулистое тело. Багряная кровь ручьями стекала по разорванной блузе. Но ни выкрика, ни стона не издавал боец. Щеткин подбежал к нему.
— Дядька, ложись… скорей подберут!
— Чего, — прохрипел в ответ рабочий и сплюнул сгустком крови. — Ложись сам. Я те дам ложись. Мы ранеными не ляжем… до последнего… пока не положат — не лягу!
— За советскую…
— Эх — берем.
Но вражеская пуля оборвала хрип. Изо рта ручьем потекла кровь. Боец упал, но и здесь винтовки не выпустил из рук. Желая помочь, подбежал к нему Щеткин. Но глаза сраженного с такой напряженной силой впились в его глаза, что без слов понял Щеткин их последнюю волю.
Казалось, говорили они: «Не задерживайся — вперед… вперед».
«Вот это… да», — подумал Щеткин и, расстреливая патроны в сторону противника, помчался вперед.
Сотни и тысячи темных, окровавленных красногвардейцев бежали рядом с ним. Падали, вновь вставали, страшные, покрытые кровью, и продолжали наступление.
Вот один с раздробленной кистью левой руки напрягал усилие, чтобы стрелять одной правой рукой. Вот другой, с лицом, превращенным в кусок алого мяса, захлебываясь, хрипло кричал:
— Даешь, за советы!
Вон женщина, подобрав раненого подростка, шла вместе с ним назад, и белый головной платок ее краснел оранжевыми пятнами. Там старик — с выбитым глазом, из которого вместо слез лились рубиновые струи, здесь — полный силы рабочий, как видно маляр, в испачканном красном фартуке, обессилев, ползет на четвереньках, но стреляя вперед, стараясь не отстать от боевых товарищей.
На секунду задержался Щеткин. Оглядел площадь, на которой шло сражение. Точно море в свирепую бурю, волновалась она черными волнами рабочих масс, бесстрашных, полных волн к победе. И какими жалкими в этот миг показались ему перекатистые трели винтовок и пулеметов. Что они перед этой непобедимой массой — не больше как стакан воды на извергающийся вулкан!
— Вперед!
— Братцы, напирай!
— Ура, за свою власть!
— За советы!
— Смерть врагам, смерть юнкерам!
— Уррра! У-р-р-р-а!
Трат-та-та-та! Бух-ух! — гневно взрывались ручные бомбы.
— Ура, ура — вперед!
Тра-та-та…
Щеткин, вместе с каким-то горбатым стариком в очках, отбил у юнкеров пулемет и засыпал фланги врага знойным градом пуль.
Враг поспешно трусливо бежал.
В комнате, где выдавали рабочим оружие, Щеткин заметил странного, одетого в отрепья, человека. Напуганное, с бегающими глазами, запачканное в сажу лицо его сразу приковало внимание Щеткина.
«Что-то неладное», — подумал он. Подошел к оборванцу и спросил:
— Что нужно? Кто есть ты?
— Я из рабочей дружины, за оружием.
— Ишь, измазался — словно трубочист. Давай мандат.
— Извольте.
— Что, что? — вскричал удивленный Щеткин. — Моего отряда? Врешь, гад!
Оборвыш выхватил револьвер, но стоявшие возле солдаты тут же обезоружили его.
— Вот ты какой дружинник! Говори, откуда достал мандат?
— Отобрал у рабочего.