Гости, попрощавшись, ушли, а Щеткин все еще продолжал стоять с вытянутой вперед рукой, застывшей так после рукопожатия. Наконец он встряхнулся.
— Вот, мать, уезжаю я.
— Куда несет нелегкая?
— На фронт еду. Сражаться за революцию.
— Не сидится дома. Все хронты да хронты. Господи, да когда ж конец?
— Только начали, маменька.
— На-ча-ли. И-и-и, — вдруг заголосила старушка. — И-и-и-и…
— Чего плачешь, мать?
— И… Жалко тебя, небось. Как родной ведь. Не езжай, Петрушка, родимец ты этакий, и — и-и.
— Ну, вот и не езжай, когда долг и… тоже скажешь, мать. Ну, не реви.
Но женщина плакала уже навзрыд, с причитаниями и оханьем.
— Ох! И-и-и-и… Милый мой. Да куда же ты уезжаешь, на кого нас бросаешь? И-и-и-и… Ах! Варюшка-то, поди, убиваться будет… Леший бесчувственный. Ах, ты ж… И-и-и-и…
— Ну-у… — только махнул рукой Щеткин и отошел к окну.
Но на душе у него стало слякотно и сыро, как в сумерки после дождя на снегу.
«И верно. Эх, жалко Варю, — думал он. — Ведь люблю я ее, да. А тут может никогда не увидимся».
Загрустив, Щеткин присел у окна, чувствуя томление и горечь в груди.
«Нет, не видать нам с ней счастья. Ну, да ничего — революция важней… И Варя бы то же сказала».
Уже стемнело на дворе, а Щеткин все сидел у раскрытого окна. Капли дождя, как слезы, стекали по карнизу и глухо стучали о железо подоконника.
— П-ль, п-ль, — звучали дождевые капли.
— И-и-и… Ах… Ох!.. — вздыхала изредка старушка.
«Грех честной, — думал Щеткин, — вот как привяжешься к человеку, и сам не свой. Нет, раскис ты, брат Щеткин, как хлебная корка в чае. Подсушиться надо. Вот доеду и подсушусь немного. А комиссия как же? Хотя товарищ Кворцов без меня все устроит. А здесь-то в Москве как хорошо!»
Вспомнилась вчерашняя встреча с секретарем ячейки партии при металлургическом заводе Иваницким.
— Эх, брат Щеткин, — радостно волнуясь, говорил тогда Иваницкий. — А мы так из митингов и не вылазим.
Рабочие ликуют. Что значит победа. Только хлеба и жратвы мало. А впрочем, весело жить.
«Нет хлеба? Значит, достать нужно, — продолжал размышлять Щеткин. — И вождь говорит. А какой он вождь — грозный, очкастый… И этакий… Такой, ну…»
Так и не подобрал Щеткин нужного слова.
Скрипнула дверь. По стуку каблуков Щеткин узнал, что вошла Варя.
— Что в потемках сидите? — раздался голос девушки. — Мать, зажги лампу.
Старушка, охая и кряхтя, завозилась у стола. Щеткин молчал. Варя мыла за перегородкой руки, громко плескаясь водой. Засветилась лампа.
«А мне-то и собираться нужно, — подумал Щеткин. — Часы-то, как минуты, пролетят. Эх…
Вошла Варя, спокойная, ласковая, как всегда. Взглянув Щеткину в лицо, участливо спросила:
— Что, Петя? Или нездоровится?
— Да нет же. И-и-и, не спрашивай, — снова заголосила мать, привешивая лампу на стену и никак не попадая на гвоздь.
— Чего не спрашивать? Да что с тобой, мамаша?
— Забирают. И-и-и…
— Как забирают? Говори, Петя. От матери толком ничего не узнаешь!
Щеткин вздохнул, рассказал ей новость.
— Ах, вот что, — шепнула Варя и громко добавила: — Мать, да брось же голосить, раздуй самоварчик.
Когда старушонка вышла, Варя приблизилась к Щеткину и спросила:
— Что, Петя, жалко уезжать?
— Люблю тебя, вот и жалко. Мила ты мне, — просто ответил Щеткин, глядя в ее глаза.
— Любишь? Знаю. Хотя и не говоришь ты. И я люблю тебя, Петенька.
— Ты меня… За что? Да что я?.. Разве таких любят… — отмахнулся обеими руками растерявшийся от счастья Щеткин.
— Да, люблю, Петруша, больше, чем думаешь.
— Ты правду?
Дальнейших разговоров не понадобилось. Они бросились друг другу в объятия и с радостными лицами смеялись, как дети.
— Как жалко, ведь уеду я, Варя.
— Ничуть не жалко.
Вошла старушка мать и, увидев их в объятиях друг друга, всплеснула руками и звонко хлопнула ладонями по полным бедрам своим.
— Уж слюбились… А, корова вас забодай. Без материнского благословения.
— А ты, благослови, мамаша, — улыбнулась Варя.
— Известно, благословлю — парень он хороший. Только как же — невенчаны.
— Да что ты, мать. Ведь сама-то прожила с отцом тридцать лет невенчанной.
— Эх, и то правда. Так он же уезжает! А тебе, Варюша милая, слезы.
— А зачем слезы? Быть с мужем не слезы, а радость.
— Так он же едет?
— И я с ним еду.
— Ох, матушка! — Старушка всплеснула руками выше головы, села на пол и в безысходном отчаянии завыла.
С большим трудом успокоили ее. Особенно благотворно подействовали на нее слова Щеткина.