— Целиком разделяю этот план, и даже больше — беру на себя переговоры с Ворониным.
— Отлично. Давайте тогда обсудим подробности этого предприятия и за дело. Время не терпит. При успехе за вами, полковник, обеспечен пост бригадного командира. Я буду ходатайствовать перед его высочеством.
— Ваше превосходительство, во всех моих поступках руководит мной не тщеславие, а преданность родине и престолу.
— В этом я не сомневаюсь. Но одно другого не исключает. России нужны храбрые, способные генералы. Однако мы приступаем.
А утром заседал екатеринодарский ревком.
Докладывал Полноянов.
— Разнобой и автономность начальников в военном деле приводят к неизбежному поражению. Этому учит история. Командующий армией товарищ Воронин обставил себя, как старый генерал. Возит всюду за собой состав мягких вагонов, в них полно женщин. В штабе непрерывные кутежи. Штабисты грабят и транжирят народные средства. В армии отсутствует дисциплина. Не армия, а какая-то вольница. А враг не разгромлен. Так дальше продолжаться не может. Нам нужен другой командующий.
В комнате, наполненной дымом и людьми, было душно, как в дымоходной трубе. Члены ревкома и других революционных краевых организаций сидели вокруг стола с утомленными лицами. Здесь же находились Васяткин, Нефедов и Гончаренко.
— Смотрите сами, товарищи. Я вам зачитаю две сводки, — продолжал Полноянов. — Вот первая.
От полевого штаба о противнике к 8 часам утра. За истекшие сутки на фронте ничего существенного не произошло. Противник с каждым часом все более и более сжимается железным кольцом советских войск. Перебежчиком из отряда Покровского, офицером, сообщено, что в отряде противника начинаете брожение.
Отряд Улагаева откололся от Покровского и действует самостоятельно. Общая сила противника, бежавшего из Екатеринодара, насчитывается до трех тысяч человек, включая сюда и обозы. В отряде боевых припасов и продовольствия почти нет. Последние отбираются у жителей, с выдачей расписок. Отряд Корнилова ныне занимает станицу Некрасовскую, окружен со всех сторон. Там находятся: бывший великий князь Николай Николаевич Романов, Милюков, Гучков, одна из дочерей бывшего государя и другая кадетская свора. Перебежчиком из отряда противника доказано, что противник занимается поголовным грабежом, забирая все у мирных жителей, с оказывающими сопротивление расправляются расстрелами.
— Кажется, судя по сводке, все обстоит благополучно. Но вот послушайте другую:
Командующий армией Воронин окружил себя старыми контрреволюционными офицерами. Идут непрерывно оргии. Поносится советская власть. Смеются над приказами командующего фронтом и не выполняют их. Говорят, и сам Воронин неоднократно заявлял бойцам, что в ревкоме сидят немецкие агенты и ждут только приезда кайзеровских войск, чтобы предать революцию. Создается настроение в пользу единоличной диктатуры Воронина. Положений становится нетерпимым».
— Вот две сводки, товарищи. Кажется, ясно. Я предлагаю Воронина снять с поста.
— Нужно было бы заслушать его объяснение и проверить донесение, — сказал кто-то.
— Он здесь в городе, только что приехал. Его можно вызвать.
— Необходимо вызвать. Он все же авторитетен в армии.
— Товарищ Крышкин, вызовите немедленно Воронина. А нам тем временем доложит товарищ Васяткин о состоянии N-ской дивизии.
Васяткин поднялся, снял очки улыбаясь и щуря близорукие глаза, сказал:
— Плохие настроения, товарищи. Солдаты рвутся домой в Россию. Революционное сознание заставило их помочь советизации края. Но постоянно быть здесь они не намерены. Солдаты за четыре года не виделись с семьями.
— Нужно удержать дивизию, пока контрреволюция окончательно не будет уничтожена, — заявил Полноянов.
— Удержать почти невозможно. Но дивизионный комитет приложит все силы.
— Это нужно сделать… Но вот, кажется, и сам Воронин.
В комнату вошел стройный казак, одетый в белую черкеску и папаху. Поверх одежды красовалось золотое оружие.
— Здравствуйте, товарищи, — промолвил он. Смело подошел к свободному креслу и сел в него.
— Мы всегда привыкли действовать в открытую, — заявил Полноянов. — Товарищ Воронин, вот на, прочти.