— Ишь ты, брат, какие дела, — говорил ему сосед, рыжебородый солдат, с вывороченной на сторону шеей. — Ишь, радуются. Не зря, значит, воевали. Ишь, сколько добра надавали-то. Полно в карманах.
— Н-да, — неопределенно тянул Гончаренко, наблюдая за тем, как быстрые санитары рассортировывали раненых.
— Вон ведь сколько офицеров. Их в автомобили, а нашего брата, серячка, на повозке, — сказал безрукий солдат и криво улыбнулся. — Вот тебе и, свобода.
— Не до жиру, а быть бы живу, — неизвестно почему протянул его сосед с кривой шеей и принялся грызть, немилосердно чавкая, подаренные ему какой-то старушкой конфеты.
Гончаренко оглянулся кругом. Из шумной, праздной толпы неподалеку от себя он заметил стоявшую особняком группу в четыре человека. Среди тех загорелых, бритых, восточного типа мужчин, одетых в смесь военного и штатского, стояла девушка лет девятнадцати. Лицо ее, с необыкновенно большими серыми глазами, плотно сжатым маленьким ртом, сохраняло суровое, почти мужское выражение.
«Где-то видел я это лицо», — подумал Гончаренко и вспомнил, — в Москве, в приходской церкви он видел картину страшного суда, нарисованную старинным художником. У ангела, мечом загонявшего грешников в ад, были именно такие глаза и точно такое же задумчиво-грозное выражение прекрасного лица.
Эти люди между собой вели приглушенный разговор.
«Как видно, говорят о нас, и всем-то мы стали вдруг интересны», — подумал Гончаренко и еще раз посмотрел в лицо девушки. Она поймала его взгляд и, не смутясь, выдержала. Затем, повернувшись к своим соседям, стала что-то нашептывать всем трем поочередно. Потом все они вместе быстро подошли к Гончаренко. Солдат опешил.
Один из подошедших, мужчина с прицеливающимися глазами и упрямой складкой в углах рта, вынул из кармана пачку папирос и предложил Гончаренко.
— Закуривайте, товарищ.
Гончаренко с благодарностью закурил и отвернулся, чувствуя, что сейчас снова начнутся надоевшие разговоры о войне. Так прошло несколько минут. Но странные люди не уходили, продолжая с интересом смотреть на него. Гончаренко почувствовал себя совсем неловко: «Чего они уставились на меня. Я ж не картина. Очень любопытный народ. Ну что же, расскажу я им про войну».
Но заговорила девушка, и звук ее низкого голоса сразу очаровал Гончаренко.
— Тяжелая рана у вас, товарищ? — спросила она, произнеся слова с небольшим восточным акцентом.
— Не особенно, так, в мякоть руки.
— Да. Могло быть хуже.
— Не беда, — философски заявил Гончаренко, глубоко затягиваясь дымом папиросы.
— Конечно, все пустяки по сравнению с вечностью, — иронически поддержал его второй мужчина, с веселой физиономией и несколько красным носом. — Конечно, пустяки. Поправитесь. Только зря кровь проливали. И зря опасностям себя подвергали.
— Как кровь зря? — вскричал Гончаренко.
— Очень просто. Ответь мне, за что вы боролись? Во имя чего ставили свою жизнь на карту? Ну, за что?
Гончаренко молча, с изумлением оглядел собеседников. Горячие глаза девушки точно сверлили его мозг.
— Как за что… За что… За родину, за… против врагов.
— За родину, — резко прозвенел голос девушки. — Что хорошего у вас на родине есть, что вы за нее даже жизнь не жалели отдать?
— Как что… что за слова? — Гончаренко окончательно смутился и растерялся.
— Ну, хорошо, давайте разберем по порядку, — говорила девушка. — Вы верите в бога?
— Нет… то есть… не молюсь я.
— Ну вот, хорошо. У вас есть фабрики и заводы, которые нужно защищать?
— Нет, — ответил Гончаренко и не сумел сдержать улыбки. — Тоже нашли фабриканта.
— У вас есть своя торговля, свои поместья?
— Нет… пустые вопросы ваши.
— Ну, как сказать. Дальше. Враги разрушили вашу семью, убили ваших близких… так, что ли?
— Нет, у меня и семьи-то нет. А к чему все эти разговоры?
— Вы любите Россию?
— Да.
— А за что? За то, что там живут русские?
— Ну, хотя бы… Вот чудаки!
— Так ведь русский русскому рознь. Вы рабочий или крестьянин? — продолжал допрос уже красноносый.
— Ну, рабочий… ну, слесарь.
— Так вот, как же вы можете любить русских капиталистов, фабрикантов, которые выжимают из вас и из ваших братьев все соки; наживают за ваш счет барыши; строят вашими руками для себя дворцы? Или как крестьянин может любить русского помещика, который обирает его, обрекает его и семью его на голод и лишения?
— Так по-вашему выходит, что мы зря воевали? — обиженно спросил Гончаренко.