— Он пишет то же, что вы сказали, Ксандр Феоктистович. Я писал под его диктовку.
— Так прочитаем, господа.
— Мы уже все успели познакомиться с письмом, пока вы говорили, — хором заявили присутствующие.
— Ну, что ж. Не будем читать.
— Послушайте меня, старика, — сказал Филимонов. — Попомните мои слова. Не я буду, если в недалеком будущем шея у революции не будет свернута направо.
— Браво, браво!
— А теперь, господа, позвольте, — продолжал Филимонов. — Позвольте заявить, что довольно умных разговоров. У меня такая радостная новость, я так осчастливлен, — не забыли старика. Я так благодарен вам, граф. Я просто именинник, друзья мои. Ну, кто из вас не сжалится над стариком… Не откажите, Ксандр Феоктистович, не сердитесь. Господа, я забираю вас всех и вас, полковник, вместе с чадами, домочадцами и с супругой вашей. Едемте в ресторан.
— Лучше бы без супруги, — заявил Преображенский.
— Что, что ты сказал? — послышался женский голос из-за дверей. — Так-то ты, милый муженек, заботишься о своей женушке.
Вошла Тамара Антоновна. Преображенский покраснел.
— Прости, душенька. Но ты ведь жаловалась на мигрень.
— Ничего, это прошло. Дома же я одна не останусь.
— Мадам… Тамара Антоновна, сделайте мне старику честь, не откажите, прошу.
— Ах вы милый, милый полковник. В вас так много юности и задора…
— Ах, что вы!
— Могу разве я отказаться! А вы поручик, Сергеев, с нами, надеюсь?
Сергеев в ответ щелкнул шпорами.
— Минуточку, господа, сейчас вызову автомобили, — сказал Преображенский.
— Упьемся шампанским. Все-таки странно: производства нет, а шампанское везде есть.
— А если не будет?
— Достанем, знаю, где достать. Его было вдоволь при его величестве, и про запас осталось много. Но, поверьте, при настоящей свободе скоро и воды не достанем.
В одиннадцатом часу ночи Сергеев вернулся к себе. Он бы пьян и сильно хотел спать.
Компания полковника Филимонова сильно навеселе из ресторана отправилась на квартиру Преображенских, как выразился полковник, «дать заключительный аккорд».
Сергеев воспользовался этим моментом и незаметно улизнул к себе.
Не зажигая света и не раздеваясь, он прилег на диване. В голове его шумело, и казалось ему, что диван, вместе с его усталым телом, то падал куда-то в бездонную пропасть, то легко и плавно вздымался по спирали ввысь.
Гостиница еще не спала. Разные звуки — и человеческая речь, и пение, и стуки, и звонки — просачивались в номер. А за стеной у соседа, полкового интенданта, как видно, шел кутеж. Слышались звуки хорового пения, звон бьющегося стекла и раскатистый, басовитый голос самого интенданта.
Сергеев начал дремать.
Вдруг послышался нерешительный стук в дверь его номера. Сергеев быстро вскочил с дивана, повернул выключатель и сказал:
— Войдите.
В комнату торопливо вбежала Тамара Антоновна. Полные щеки ее горели двумя алыми розами. Расширенные глаза странно блестели и искрились.
— Тамара Антоновна, — только нашелся сказать изумленный Сергеев.
— Ну и приветливый хозяин, нечего сказать. Что же вы не пригласите присесть? — Не дожидаясь приглашения, она сбросила с себя манто, поправила прическу и уселась на диване.
— Грязно же у вас. Никогда не подметают?
— Это так… просто… — пробормотал Сергеев.
— Ну? — Преображенская посмотрела на него. — Невозможный беспорядок, друг мой, у вас. Но что же вы стоите? Садитесь. Да не на стул, а сюда, на диван.
— Тамара Антоновна!
— Ну что, мой милый? — Горячая, мягкая рука прикоснулась к его груди. Кровь забурлила. Вспыхнуло страстное желание.
— Что, мой мальчик?
Сергеев обнял и поцеловал женщину.
— Милый, закройте окно… и погасите свет… Да… Снимите, пожалуйста, телефонную трубку.
…Она ушла, когда за окном уже посветлело зеленоватой рассветной мутью. Сергеев лежал, точно раздавленный. Он казался самому себе грязным с ног до головы. До этой ночи он не знал еще женского тела и страсти. К физическому отвращению примешивалось чувство нравственной боли, точно какая-то огромная незаслуженная обида, боль непонятной тоски по чему-то невозвратимо утраченному, — все смешалось в его сознании в темный, тяжелый клубок.