— Ну, что же вы молчите? Дуетесь на меня? Ну, не хорошо, мой мальчик. На даму быть в претензии нельзя. Иди же ко мне, иди, ну, ну.
Женские руки коснулись его талии и повлекли. Вся решительность и твердые мысли как сдуло ветром. Он нагнулся к ней.
— Милый… так. Да закройте дверь. Да, да, я разденусь.
Сергеев ринулся к двери и завозился там с ключом.
— Милый, довольно, — громко шептала Тамара Антоновна, — скорей, я замерзаю.
Сергеев наконец повернул дверной ключ, но в то же время кто-то снова громко постучал к нему.
Сергеев погасил свет и приглушенно спросил, не открывая двери:
— Кто там?
Из-за двери последовал громкий ответ:
— Вас, господин поручик, какая-то приезжая дама спрашивает. Что прикажете сказать?
Недолго думая, Сергеев схватил со стола фуражку и опрометью бросился вон из комнаты, не обращая внимания на вопросы и негодующие выкрики Тамары Антоновны. Ему вдогонку полетели подушки.
Гончаренко устроился на квартире в доме, где проживала семья Тегран. Он уже отрастил себе небольшую бородку и видом очень походил на мелкого базарного торговца съестным. Фальшивые документы, по которым он прописался на новом месте, были составлены на имя Василия Поликарповича Гончарова, купца третьего разряда.
Семья Тегран, в которой он жил, состояла из отца, двух сестер и брата. Отец, старый дашнак и в царское время маузерист, был детально посвящен в подлинную биографию своего нового жильца. Сестры Тегран и брат ее, тоже принадлежавшие к партии дашнакцутюн, были преисполнены национальными идеями, ненавидели русских и турок и мечтали о скором провозглашении самостоятельной армянской народной республики. Все родственники Тегран старательно не замечали нового постояльца, и только сама Тегран уделяла ему весь свой досуг. Она читала вместе с ним газеты, партийную литературу и вела длинные разговоры по политическим вопросам.
Часто Гончаренко ставил перед собой недоуменный вопрос: как эта девушка, из семьи кадрового дашнака-националиста, живущего национальной восточной романтикой, вдруг стала большевичкой? Какими путями она из учительницы самой глухой, отсталой провинции превратилась в одного из руководителей партийной организации?
Она так много работала, что Гончаренко временами боялся, как бы не надорвалась она.
Но Тегран была далеко не мягкотелой женщиной. В ней заключались несметные силовые богатства. Ручейки громадной силы волевого родника просачивались в ее жестах, в словах речи, в огнях холодных серых глаз.
Гончаренко давно уже сознался себе, что любит ее со всей страстью. Но пока он не решался открыться. «Не время, — думал он, — даже позорно говорить ей об этом. Просто рассмеется в ответ и будет права».
Сегодня Гончаренко вернулся домой усталым. За последние сутки ему довелось четыре раза выступать на многолюдных митингах. Выступать он научился быстро, и говорил неплохо, но обстановка агитационной работы была чрезвычайно трудна. Оборонцы мешали говорить, всюду давали ему бои и репликами и выступлениями. Особенно досталось ему сегодня.
Тегран находилась дома и, сидя за столом у окна, что-то быстро писала своим крупным, мужским почерком.
Гончаренко сел подле и с наслаждением вздохнул.
— Ну, как дела? — спросила Тегран, не отрываясь от работы.
— Оборонцы все дерутся.
— Что забили?
— Нет, я не дался. Большинство солдат пошло за нами. Во всех частях провел нашу резолюцию.
— Молодец Вася. А я вот тут сижу и пишу воззвания к армии. Завтра будем размножать.
Тегран отложила в сторону ручку, откинулась к спинке стула и сказала:
— Интересно, что там теперь в России. — И, помолчав, добавила: — Хотелось бы побывать в Москве или, еще лучше, в Питере. Послушать бы Ленина. Но работа не пускает. А то давно бы была там.
Гончаренко молча разглядывал носок своего сапога.
— Там сейчас решаются судьбы революции. Борьба кипит. Да, хорошо бы побывать там.
— Успеем еще, — сказал Гончаренко, глядя ей в лицо.
— Конечно, успеем… А вы что так на меня смотрите? Точно я сахарная.
Гончаренко потупил голову.
— Уж не влюбились ли, ха-ха-ха!
Такого вопроса Гончаренко не ожидал.
— А, что если да?
— Зачем если. Говорите прямо, на чистую. Я замечаю, что вы временами как-то странны со мной.
— Да, я люблю вас, Тегран.
— И дальше?
— Хочу, чтобы вы были моей женой.
— Вот как! Быстро. Чудак вы, Вася. В такой обстановке и такие слова. Но, говоря вообще, Васенька, ничьей женой я не буду. Люблю только работу и ей принадлежу. Жена — грязное слово. Стыдно теперь даже думать об этом.