«Такие большие звезды только на картинах рисуют», — решил Нефедов.
Теплый воздух был напитан влажными испарениями озера.
Лагерь спал. Тишина кругом стояла ненарушимая, и только вдалеке у озера, где стояли офицерские палатки, слышались отрывистые звуки.
«Пьют… Пропили все и еще пьют. И пускай пьют, С пьяными легче справиться. Пойду выкупаюсь — может, голова остынет».
Нефедов быстро зашагал к озеру.
Над озером навис сырой туман. Вода казалась чернее мрака. Нефедов поежился. Желанье купаться пропало.
«Нет. Пойду в палатку. Все равно не спится».
В палатке было тихо. Храп каптенармуса перестал быть слышным.
«Не спит, а молчит, — подумал Нефедов. — Не человек, а могила, право».
Каптенармус мог молчать неделями и только любил молиться вслух.
«Поговорить с ним разве. Ну-ка, поговорю».
Нефедов кашлянул и спросил:
— Что, не спится? Урюпенко?
— Да. Чегой-то блохи нынче сильно грызут. Прямо псы, а не блохи, — проскрипел из потемок Урюпенко.
— Блохи ничего… Иные мысли хуже блох грызут.
— Что, письмо, что ли, из дому получил? Нездоровы, что ли, домашние?
— Нет, Урюпенко. Дома что — дома хорошо. Тут другое щекотливое дельце.
— А что? С ротным опять нелады?
— Нет, брат, — говорят, царя свергли.
— Что ты… господь с тобой! Какие несуразные слова говорить, а еще унтер.
— Да нет же, верно.
— Что верно?
— Верно, свергли кровопийцу. Вот слушай, — и Нефедов все, о чем узнал и что передумал в последние дни, рассказал сожителю. Урюпенко только охал, ахал, в потемках беспокойно ворочался так, что даже ящики, на которых лежало его тело, начали зловеще потрескивать.
Когда Нефедов кончил рассказ, Урюпенко спросил:
— Ну, свергли. Что же делать думаешь?
— Надо и нам свободу взять.
— Говорил с кем разве?
— Да многие знают уже.
— Фу-ты, дела.
Нефедов услышал, как сосед его завозился. Послышались шаги к выходу.
— Куда ты?
— Сейчас я… По надобности…
«Не выдает ли? — подумал Нефедов. — Ведь с ротным заодно обирает солдат, посылки каждый день домой шлет. Ах, я — старый болтун. Ну, и чорт с ним, если выдаст».
Он повернулся на другой бок. Стала одолевать дрема, и скоро Нефедов заснул.
Проснулся он от ощущения сильного удара по лицу.
В палатке горела лампа. Нефедов спросонья осмотрелся, не сразу поняв, в чем дело. Палатка была полна офицерами.
Тут находились полковник Филимонов и ротный Нерехин.
— Встать, смирно, — стервец, — крикнул Нерехин.
По старой привычке Нефедов быстро исполнил приказ. К нему подошел полковник Филимонов.
— Так вот оно что? И ты за революцию? Так оправдал наше доверие. И еще старший унтер-офицер. Присягу принимал, мерзавец. За это мы тебя расстреляем, негодяй, в первую очередь.
Полковник с силой опустил руки на плечи Нефедова и сорвал с гимнастерки погоны.
— Арестовать бунтовщика.
Нефедов осмотрелся. Урюпенко в палатке не было. — «Выдал. Какой же я дуралей».
— Позвольте спросить, за что арест, ваше высокородие?
— Он еще спрашивает за что арест, — вспылил Нерехин и, размахнувшись, ударил его по щеке. Нефедов покачнулся, но с места не сошел.
— Полегче, господин поручик, — сказал он громким голосом. — Нет вашего права, чтобы драться.
— Он еще разговаривает! Негодяй, преступник, изменник! Свяжите его. Обыщите кругом. На гауптвахту его! Завтра же судить будем.
Нефедов, не сопротивляясь, дал связать руки.
Его увели.
Когда в палатке никого не осталось, в нее вошел Урюпенко. При свете лампы его полное бритое лицо с маленькими бегающими глазками, острым носом было точно у ищейки. Прошептав что-то себе под нос, он встал на коленях у лампы и прочитал вслух молитву «Отче наш»… Потом пропел «Боже, царя храни». Встав, он отряхнул песок со своих коленей и подошел к вещам Нефедова. Молотком сбил с сундука замок. Перерыв вещи, он извлек со дна бумажник с несколькими рублями и кинжал в золотой оправе, подарок Нефедову от взвода, преподнесенный после занятия Саракамыша. Бумажник и кинжал он тут же переложил в свой сундук, потом не спеша разделся и погасил лампу.
С утра слушалось дело Васяткина и Нефедова, как заподозренных в большевизме, в шпионаже и обвинявшихся кроме того в неподчинении воинской дисциплине на фронте. Судили быстро. Единогласно постановили расстрелять. Тут же послали срочную шифрованную телеграмму на имя главнокомандующего фронтом с просьбой утвердить приговор. Осужденных решили расстрелять, как только будет получено распоряжение из штаба фронта.