Пришли на добычу досужие соседи из ближайших деревень и сел. Дело чуть ли не дошло до драки. Но страсти мигом улеглись, когда Хомутов, вмешавшись в ссору, крикнул:
— Братцы, из-за навоза да драться. Эх, вы. Да ведь у вас-то, чай, свои помещики найдутся. Ступайте. А мы вам подмогнем.
Пришельцы, посовещавшись между собой, почесав спины и затылки, всей оравой кинулись дорогой назад.
Вскоре стало известно, что крестьяне трех волостей громят помещичьи имения и усадьбы.
Еще не смерклось как следует, а с усадьбой «Панской» уже было покончено. На месте белого, в колоннаде, двухэтажного дома осталась груда золы и мусора.
И тут же страх овладел селением. Сырые, мглистые сумерки точно говорили крестьянам:
— Не быть бы худу…
Крестьяне собирались кучками и тревожно шептались.
— Что власти-то скажут!
— Эх, если дорвется до нас Панский, — кто уцелеет?
— Ни пуха, ни пера не останется.
Находились люди, которым хорошо врезалось в память подавление крестьянских волнений в первую революцию.
Десять годков назад, как теперь помню, у отца этого Панского тоже усадьбу разнесли. Сидим по домам. Слышим, барабан гремит. Идет целый полк солдат — один в другого. Молодцы, как на подбор. А за ними везут воз палок да хворосту. Взяли нас всех, голубчиков, вывели к церкви, отсчитали десятых да на наших глазах без малого полета расстреляли. А остальных — и баб и мужиков — всем селом пороли. Да так наподдали, что которые и померли, а которые выжили.
— А потом налоги. И-и-и-и-и! На двор пятьдесят рублев — во! Двадцать ден на усадьбу работали, строили все хоромы, лес да камни бесплатно возили. Ну, денег не было, так которые и по миру пошли. Всю живность согнали помещики.
— Б-ы-ы-ы-ть худу! Ох, быть!
И только солдаты, неустанно сновавшие по селу, вносили в общее настроение бодрые ноты.
— Чего там… Ничего не будет!
— Были помещичьи права, да сплыли. А теперь права наши.
— Вот возьмем во всей России власть — тогда никто нам не указчик.
— За советы горой будем. А коли карать нас вздумают, так за себя постоим.
— Да уж надо постоять… Дела-а-а.
К утру выпал снег, ударил мороз.
Еле развиднелось, а у избы Хомутовых сновал уже народ в полушубках, армяках и валенках. Иные стояли кучками в пятьдесят человек и вели горячие споры о дележе помещичьей земли.
Вечерние страхи были уже забыты.
— Мне камни да болото.
— Да разве ж это земля — песок да пни. А Трифону-косому у самого села — чернозем не проковырнешь!
— А мне через полосу три надела. Что ж я прыгать с сохой через соседа буду?
— Хомутов Павел артель заводит. Землю усадебную берет. Сообща обрабатывать думает.
— Чудаки. Шесть семей, а соха одна.
— Это чтобы лучшую землицу взять — вот и артель.
— Брось бухтеть-то зря. Коли так нравится земля в усадьбе, ступай в артель.
— Не — не обманешь. Мы лучше по-старинке, как деды.
— Ну, и не мели.
А в избе Хомутовых, где заседала земельная комиссия, висел густой галдеж и шум.
— Мне давай, что у реки. За пасекой сам бери. Подавись!
— Павлуша! Разве ж можно. У меня семь ртов, а мне две десятины. Жукову — которому три десятины — разве порядок? — говорил сосед Хомутова Евлампий Сидоркин, козлобородый старик с синим носом.
— Ну, брат, ведь мы по-божески.
— Разве ж это по-божески! Креста на вас нет. Ироды.
Через минуту Павел, покрытый испариной и потом, видел перед самым носом своим кулаки Жукова, человека с вывороченными ноздрями.
— Ты что ж это… а! Сидоркину — чернозему, а мне, — пески. Вы что тут. Туды вашу… Господи.
Еще больше шума и ссор происходило при наделе землей соседних сел и деревень.
Делегаты из разных мест волости, несмотря на утро, уже изрядно подвыпившие, грозили разнести не только земельную комиссию, но и все на свете. При этом они ругались самыми крепкими словами.
— Что ж вы, разбойники! Дарьевским триста десятин да чернозем, а нам, петровским, камней сто десятин.
— Да народу же у вас меньше!
— Меньше… Туда тебя… А сто десятин поповской земли… Наш был поп, и земля, стало быть, наша. В бога… Прирежь землицы. А то, право, всем селом на вас выйдем.
Дарьевские негодовали на петровских, громя комиссию не менее крепкими словами.
К полудню у дома Хомутовых стояло уже несколько сот крестьян. Члены земельной комиссии, истерзанные, затурканные нападками и угрозами и возмущенные недоверием, два раза всем составом выбегали на крыльцо и просили: