Гогита стоит на коленях на табуретке и смотрит через тесное окошко киномеханика на экран. Там давно уже заперты в большой комнате люди, они ищут предателя. На первом сеансе Гогите удалось посмотреть только две части. Тогда собравшиеся подозревали человека, который все время смеялся. Потом они допрашивали красавца, одетого в поповскую рясу. Но оба оказались невиновны. Теперь обвиняли совсем другого, и Гогита затаив дыхание глядел на экран.
— Иди, Гогита, а то не успеешь! — Легкое прикосновение руки Гургена показалось Гогите ударом. Он не сдвинулся с места.
— Ты слышишь, пора идти! В воскресенье, когда работать будет другой, придешь и посмотришь от начала до конца…
Огорченный Гогита с трудом заставил себя спуститься со скамейки.
— Гурген, а что такое камин?
— Камин — ну, печка такая… А ты думал — камень? У камина стоял руководитель подполья, как раз в ту минуту, когда ворвались фашисты… А ну, скорей, одна нога здесь, другая — там! А не то бобина уже кончается!
Гогита взял белую круглую металлическую коробку и спустился по лестнице. Вскоре он появился в партере, пробежал, согнувшись, между последним рядом и ложами, чтобы не помешать зрителям (хотя если бы он на цыпочки поднялся — и то бы никому не помешал). Зал был обнесен деревянной оградой. У входа стояла тетя Марго и, раскрыв рот, смотрела на экран. Она и не заметила, как пробежал Гогита.
«Это потому, что я выхожу, — подумал Гогита, — а ну, пусть войдет кто-нибудь, моментально за шиворот схватит».
В саду было много народу — кончилось первое отделение концерта, и публика вышла подышать. Гогита с трудом пробирался между гуляющими. Он, кажется, кого-то толкнул, и только пройдя уже несколько шагов извинился, удивив запоздалой вежливостью совсем другого человека. Мысли его вертелись вокруг фильма и той большой, запертой комнаты. Он пытался представить, что произошло потом.
«На нашего руководителя нашпионил кто-то из членов подполья, — объяснял ему Гурген, — ну, фашисты пришли и убили его… А теперь, через десять лет, эта женщина созвала всех, чтобы выяснить, кто предатель».
«На нашего руководителя?» — удивился Гогита.
«Ну да, они же французские коммунисты…»
«Через десять лет?»
«Конечно! Предатель — всегда предатель!»
«А женщина тоже воевала с немцами?»
«А как же? Что, по-твоему, женщина не человек?!»
«А почему она пряталась в подполье?»
«Чтобы истребить фашистов и чтобы был мир и росли такие карапузы, как ты…»
Гогита почему-то думал, что среди собравшихся в комнате нет изменника.
«Он бы ни за что не пришел, — решил он, но тут же сообразил: — Если бы он не пришел, все бы поняли, что именно он предатель… Нет, он бы, конечно, пришел, вроде ни в чем не виноват».
— Эй, Гогита! — С высокой каменной стены, обвитой плющом, спускался Бондо, ногами он, как слепой, нащупывал опору, руками цеплялся за вьющиеся побеги. Наконец он спрыгнул на землю.
— Я тебе помогу, а ты меня после в кино проведи. Идет? — спросил он, отряхивая штаны.
— Я спешу! — махнул рукой Гогита и быстро пошел дальше.
Бондо — школьный товарищ Гогиты, он все фильмы смотрит здесь, в другие кинотеатры и не ходит. А зачем ему? Живет он тут же, рядом. Перелезет через стену, прильнет к ограде и смотрит себе — хоть до полуночи, если никто не прогонит.
Гогита вышел на людный проспект и повернул направо. Пестрая реклама кондитерской, казалось, заигрывала с мальчиком — гасла и зажигалась, словно подмигивала. К ней присоединились другие рекламы, и Гогита шел, облитый то красным, то зеленым, то оранжевым светом.
У входа в зимний кинотеатр Гогита остановился перед большой цветной афишей. На ней была изображена та самая женщина с длинными ресницами, которая через десять лет собрала всех членов подполья, чтобы найти предателя.
«А может, она сама и есть предательница?» — мелькнуло у Гогиты, и сердце у него радостно сжалось, — угадал!
Тонкий прозрачный воздух всколыхнулся, словно молоко, и откуда-то возникла коварная Эвтибида, которая погубила Спартака и его войско… За то, что он любил Валерию…
Гогита еще раз взглянул на женщину с длинными ресницами, и женщина тоже взглянула на Гогиту, но сразу отвела глаза в сторону.
«Виновата, — твердо решил Гогита, — она одна во всем виновата!..»
Через пять минут Гогита опять появился под афишей с двумя коробками под мышкой. Он крепко прижал их к ребрам и побежал, что было сил.