— Хомерики Гайоз!
— Здесь! — услышала я, и от неожиданности у меня подкосились ноги и мороз прошел по коже.
С последней парты поднялась худенькая молодая женщина. Она стояла опустив голову, белая полоса пробора разделяла гладкие черные волосы. Она закусила губу, и подбородок у нее дрогнул.
Я и сейчас удивляюсь, что не заметила ее раньше. А может, и заметила, но приняла за одну из своих выросших и очень изменившихся учениц. Такой длительной паузы я на своих уроках не помню. Я не знала, как выйти из положения. Наконец на помощь мне пришла Зейнаб:
— Кетеван — жена Гайоза, он женился, а через месяц ушел на фронт…
Зейнаб села, но почему-то встала опять, потом оглянулась на товарищей. Все сидели тихо, погруженные в свои мысли. Никто не смел поглядеть на Кетеван.
Я чувствовала, что трудно прервать это молчание и хотела как-нибудь вмешаться, «удалить из класса» скорбь, мешавшую вести урок дальше.
Я подошла к Кетеван, приподняла ее опущенное лицо и поцеловала в лоб.
— Война принесла горе многим, — начала было я и запнулась. Хотела подбодрить ее и не смогла. Я взяла себя в руки и перешла внезапно на веселый тон. Это получилось у меня невольно, словно под чью-то уверенную подсказку.
— О, какой шалун был Гайоз! — говорила я, проходя между рядами парт. — Был он непоседа, но какой гордый и самолюбивый… Помните, дети, как он однажды сидел в классе в шапке? Я рассердилась и назвала его невежей. Он встал и, ни слова не говоря, вышел. Но как он мне отплатил! Вхожу я на урок на следующий день и вижу — пустой класс, и вместо моих учеников на партах — шапки, а ушанка Гайоза — на моем столе. На доске выведено крупными буквами: «Мы все примерные дети и в классе снимаем шапки». Одним словом, сорвал мне урок. Я и теперь удивляюсь, как он увлек за собой весь класс. Это, конечно, была детская месть. Мы с Гайозом вскоре помирились.
Я собралась еще что-то сказать, но тут раздался плач. Плакала Кетеван.
— Не плачь…
— Он мне… он рассказывал эту историю, — сквозь слезы проговорила жена Гайоза.
Мои ученики словно онемели. Наверное, они жалели, что выполнили просьбу Кетеван и привели ее на эту встречу. Но отказать ей было невозможно, Кетино, оказывается, была вне себя от радости, когда узнала, что может познакомиться с друзьями Гайоза и с его старой учительницей…
Выручил меня звонок. Старательно звонил наш сторож. Невольно, не давая себе отчета, по старой школьной привычке все зашумели, заговорили, застучали крышками парт, окружили Кетеван, забросали ее шутками. И вот она уже улыбается, увлекаемая в коридор шумной ватагой.
Но меня развеселить им так и не удалось. Я коротко отвечала на вопросы и, опустив голову, шла по коридору. Мне казалось, что я иду к прошлому, возвращаюсь назад и словно приближаюсь к той минуте, к тому дню и часу, когда впервые встретились Кетеван и Гайоз… Сидели они в парке, под старой липой на длинной голубой скамье, сидели молча и только глядели друг на друга. И непоседливый, озорной Гайоз не походил сам на себя. Он совсем изменился, глаза у него блестели, он восторженно смотрел на девочку. Он вдруг потерял свою прежнюю беспечность и стал очень серьезен. Словно ощутив вдруг бремя заботы о любимой на своих юных плечах. Об этом говорила складка, возникшая между бровей, которой в дальнейшем суждено было стать постоянной, вечной… А Кетеван… Она не сидела, а словно парила над голубой скамейкой.
Я не могла удержать слез, и они смыли это видение, стоявшее перед глазами. Я опять шла по коридору, тому самому коридору, куда больше никогда не ступит нога Гайоза. Рядом со мной шли мои ребята, чуть дальше — Кетеван и Зейнаб. Зейнаб рассказывала ей о чем-то, и она внимательно слушала, по-детски приоткрыв рот. Но я подумала, что и она тоже вспоминает сцену своей первой встречи с Гайозом. И встреча эта была именно такой, как представляла ее себе я — в парке, на скамейке. Я невольно принялась сочинять дальше историю их любви. Два или три раза желтела листва на липе, и снова зеленела. Десять или сто раз я приводила влюбленных к голубой скамье, а потом я увидела их на вокзале, полном народу. Гайоз махал Кетеван из вагона, а она бежала за двинувшимся составом, натыкаясь на провожающих, ничего перед собой не видя, ни о чем не помня…
Учительница замолчала. Нино выжидательно смотрела на свою спутницу. Потом она поняла, что та продолжать не собирается.
— А розы? — вспомнила Нино, чтобы прервать молчание.