— А ты что, господин тюремщик, всех шлюх знаешь? И новых, и старых?
— Новых, наверное, не всех, а старых — конечно. Их, бывает, за дело или просто так попы сюда закрывают на денек-другой. Знакомимся, так сказать. — Похабный смешок.
— Ну эту, значит, точно знаешь. Имени не скажу, но на вид старая. Очень старая. Беззубая совсем. И седая, а морда как у тебя точь-в-точь. Знаешь, зря ты здесь время теряешь. Платье раздобудь — и сможешь неплохо подрабатывать: не хуже, чем она. Вы ведь будто близнецы.
— Ты, колодник, языкаст больно! Смотри, договоришься! Не поленюсь самолично пяток плетей всыпать: мне руку набивать надо — в палачи думаю податься… денег там побольше, чем у надзирателей, выходит. Так что язык свой проглоти! Молчишь? То-то!
— Молчу-молчу. Просто перепутал тебя.
— С кем это?
— Да, говорят, служит у вас тут один…
— И?
— Что «и»? Семейное дело у них: все бабы в семье этим самым подрабатывают. Не руками. Когда ты оживился при словах о шлюхах, так я и решил, что это он и есть.
Тюремщик, сплюнув, пригрозил кулаком, хотел было что-то сказать, но, не рискнув продолжать беседу с вульгарным не по сану Конфидусом, отправился дальше по коридору.
Епископ своим обычным, серьезным тоном тихо пояснил:
— Знаю я таких болтливых — если не отшить сразу и грубо, то на всю ночь треп устроит. Скучно ему одному, вот и ищет уши с языками. А разозлить его маленько не помешает — для будущего дела полезно иногда. Дан, вы там как?
— Сам не знаю, — ответил честно. — После той шутки, что вы проделали у брода, заживает на мне все быстро, только на этот раз сам не пойму, как там. Устал я… Конфидус… очень…
— Дан… я ничем не могу вам помочь. Я даже не понимаю, что вы сейчас там делаете.
— Сам не знаю… сейчас немного дух переведу — и попробую освободиться.
— Цепи порвете, что ли?!
— Перегрызу…
Епископ заворочался, и, если не обманули уши, сдавленно выругался. Наверное, обманули: не укладывается в голове, что этот почти святой человек способен на низменное сквернословие.
Глава 3
Немного о побегах
В силу врожденного гуманизма (осложненного воспаленным человеколюбием) местные тюремщики не стали закрывать меня в колодки. Этот агрегат, предназначенный для превращения заключенных в предмет камерного интерьера, не регулировался по высоте — мне бы пришлось стоять, опираясь на покалеченные ноги. Заплечных дел мастера поступили проще: усадили у стены и пропустили цепь ручных кандалов через загнутое кольцом ушко железного штыря, вбитого в стык кладки. Все, теперь убежать из камеры инвалиду будет несколько затруднительно.
Так они думали.
Перегрызать цепи я даже пытаться не стал — зубы у меня от всего пережитого в алмазные не превратились. Штырь тоже чересчур крепок для них… Но кое-какие варианты имелись.
Стены сырые, заплесневелые. Штырь забит меж камней давненько. Обычное железо, а значит, проржавело на совесть — условия ведь соответствующие. Нет, сломать стержень нечего и думать — коррозия не настолько разгулялась. Но, если мыслить логически, поверхность металла сейчас превратилась в труху, что не лучшим образом отразилось на его сцеплении с тюремной кладкой.
Ушко штыря неудобное — обхватить трудно. Я и не стал: начал закручивать цепь, извиваясь на гнилой соломе, будто червяк. Поначалу дело двигалось успешно, но на каком-то этапе возникли сложности: многократно перекрученная цепь начала вести себя будто лом пудовый — не хотела поддаваться. Настал момент, когда, несмотря на титанические усилия, все застопорилось на середине оборота: я был не в силах его завершить.
Дергался, сдавленно шипел от вспышек боли в многострадальных ногах, крутил неподатливый металл до огня в ладонях, наваливался всем телом.
Бесполезно…
И вдруг — есть! Поддался штырь. Чуть-чуть, едва заметно, но поддался — провернулся немного. Сильнее; всем телом; рывок; еще раз! Опять! Оборот завершен.
Расшатывая штырь, боролся с ним еще несколько минут, пока он наконец не начал проворачиваться уверенно.
Дальше наступил второй этап: пришло время тянуть его на себя. Выходил неохотно — приходилось все так же крутиться, натягивая на себя посильнее. Время от времени поддавался, выбираясь из стены на считаные миллиметры.
Я содрал кожу на ладонях и дышал как загнанная лошадь. Штырь, похоже, был бесконечным. Я уже вытащил его из стены чуть ли не на полметра, а он все не заканчивался. Еще рывок… Есть! Свобода! Проклятая железяка с приглушенным лязгом падает в соломенную труху.