— Взгляда Бога?
— О да. Чтобы в вашем мире Бог уничтожил людей, а в нашем — Народ. Не из зла или мести, а просто разбираясь в происходящем. Обращённый на живых существ взгляд Абсолюта постигает их до конца, от зачатия и до смерти. А значит — лишает свободы. Лишает души. Превращает в обычную органику, отыгрывающую свою роль, в набор молекул. Люди будут ходить, говорить, размножаться — зная, что их жизнь и поступки определены раз и навсегда, что судьба уже написана. Потом они перестанут делать что-либо, кроме одного — умирать. Мы все исчезнем, вымрем.
— Потому Бог и не смотрит. Потому он и отдаёт контроль ангелам.
Харгунт кивнул.
— Вы прилетели сюда, опасаясь ловушки и обмана. Но мы все в ловушке, все давно уже обмануты.
— Как вы узнали? — резко спросил я. — Почему я должен верить тем, кого считают проклятыми, пособниками падших? Вдруг всё это ложь?
Харгунт развёл руками.
— Мы думали. Мы создали огромный ннаукх. Не такой, как здесь, а с глубинным слиянием, когда нет места словам, а только мыслям. Сотни сознаний работали в унисон.
— Суперкомпьютер.
— Мы не создаём суперкомпьютеров! — резко ответил Харгунт. — Мыслящие машины — путь к гибели, и вы зря играете в эти игры! А мы способны мыслить вместе и находить истину. Всё, что мы знаем сами, всё, что нам удалось узнать о вашем мире, сложилось в единственную картину. Ангелы наших миров обманывают нас, притворяются, действуют на грани дозволенного. Наша свобода воли даёт им эту возможность. Рано или поздно контакт реальностей вызовет реакцию творца, и мы навсегда исчезнем как свободные существа.
— А Бог… — я покачал головой. — Если он обратит внимание на наш мир — он всё поймёт. И что же он сделает с ангелами?
Харгунт вздохнул.
— Не знаю. Этого мы не смогли понять. Видимо, они готовы рискнуть. Или же считают цену наказания соразмерной содеянному.
— И что тогда? — спросил Боря. — Мы сражаемся с падшими в космосе, но это как будто понарошку! Любой пожиратель или ослепитель разнесёт все наши базы, а потом сметёт Землю!
— Всё верно, — подтвердил Харгунт. — Любой серафим или херувим уничтожит наши базы и нашу Землю. Но им нельзя. Они изображают угрозу.
— Тогда всё бесполезно, — сказал я убеждённо. — Мы их не прогоним. Высшего чина не уничтожат все наши корабли. Они будут делать, что хотят, пока мы не превратимся в ходячие куски протоплазмы. А если мы попробуем рассказать властям, нас отправят в больницу или в тюрьму.
— Нас тоже.
Я удивленно глянул на Харгунта.
— Не думай, что Народ един. Лишь пилоты с Юпитера и Сатурна на моей стороне. Нам тоже не дадут пошатнуть основы и посягнуть на священные книги.
И в этот момент, как ни странно, я ему и поверил. Сразу и до конца. Может быть, он был не прав. Может быть, таил свои планы внутри планов. Но когда он признался, что их мир тоже полон недоверия и интриг, я ему поверил.
— У вас есть план? — спросил я.
— Наш план был в том, чтобы донести тебе правду. Мы считаем, что ты ключевое звено, Святослав.
— Я случайно… — я запнулся. Сколько им известно? — Случайно попал под удар Соннелона.
— Был ли у тебя выбор, Святослав? Мог ли ты избежать удара?
Я покачал головой.
— Тогда это не случайность! Это часть огромной игры, которую ведут наши и ваши ангелы. Ты попал под удар и что-то совершил. Что-то столь важное, что должно было уничтожить наши миры. Но… потом была какая-то случайность, несомненно. Ты сделал что-то, чего никто не ждал, даже ангелы. Именно поэтому Святослав Морозов до сих пор жив. Именно поэтому живо человечество и Народ. Ты должен найти эту случайность и вновь её использовать. Хурскан, Решающий случайностей, дал её тебе не напрасно.
— Я попробую, но я всего лишь человек.
— Вот именно!
Харгунт мягко, по-доброму, улыбнулся.
— Интересно было увидеть взрослого тебя. Но нам пора прощаться. Навсегда.
— Больше не встретимся? — я вдруг всерьёз огорчился.
— О, нет. Мы ведь не возрождаемся. Мы умираем навсегда. А Соннелон приближается к Япету. Это странно, а значит — ты должен уходить.
— Убежать от падшего престола? — я рассмеялся.
— У него есть свои ограничения, — строго сказал Харгунт. — Уходите. А я присоединюсь к своим друзьям. Мы дадим вам чуть больше времени.
И я не успел больше ничего ему сказать.