Это был хороший день. Тогда они купили новое постельное белье для его квартиры, в которой ещё не было кровати, и, так торопились его обновить, что не помнили как добрались до седьмого этажа. Без лифта. С огромными пакетами. Наперегонки.
Дверь квартиры закрылась, а они застыли у входа. Медленно скинули обувь, не сводя друг с друга глаз. Лиана упиралась ладонями в его грудь и, казалось, слышала ровное биение его сердца через куртку. Он не сводил глаз с её губ, продолжая многозначительно улыбаться.
– Вешалка. Шкаф. Табуретка… – она шепотом называла предметы, мимо которых проходила, отступая в сторону комнаты. Чувствуя, как грудь начинает равномерно вздыматься, а тягучее словно мёд, едва сдерживаемое желание – нарастать.
За окном снова начинался дождь, но он уже не успокаивал. Суровая осень вступала в свои права, выгоняя с зачарованных дворов все приметы бабьего лета. Отдаленные раскаты грома напоминали о том, какие звуки может издавать этот дом, и обо всем, что осталось невидимым в такой старой и огромной панельке[1].
– Шапка. Куртка. И кофта… – растянув губы в мягкой улыбке, Мирон неспешно стягивал с нее вещи в том же порядке, оставив на ней лишь джинсы и топ.
Дорожка из её одежды устилала пол, но их безмолвный танец продолжался. Под его пристальным взглядом говорить больше не хотелось. Не хотелось даже дышать. Нарастающий жар в её теле пробирался по позвоночнику, спускаясь к низу живота, где всё пульсировало и жаждало разрядки. Лиана вцепилась в ворот его куртки и потянула к себе, требуя поцелуя. Мирон увернулся от её губ и, сохраняя небольшую дистанцию, лишь на миг, коснулся дыханием её шеи. Пульс Лианы участился. Она искренне любила эти их бои без правил. Он делал это и раньше, прижимал ее к стене, дразнил, пока она не начинала сопротивляться.
Ей нравилось это ощущение. Тихий дикий восторг. Безотчетное лихорадочное волнение.
– Тогда я иду домой… – сдавленно произнесла она и в желании освободиться от объятий Мирона, начала ёрзать между ним и стеной.
– Никуда ты не уйдёшь, Лиана моя, – секунду (или вечность) он разглядывал её пылающее лицо, а через две уже припал к её губам с поцелуем. Таким глубоким и бешеным, что она напрочь забыла собственное имя.
Белоснежная простыня оказалась на полу, а вместе с ней остатки их одежды и они – два неутихающих шторма. Лиана моргнула в ответ мерцающим огням его чёрных глаз и несмело застонала, когда Мирон нежно ворвался в неё, едва отодвинув бельё. Гром и стоны гулко отдались в стёклах. Казалось, стены недостаточно толстые, чтобы скрыть их громкую страсть, а занавески недостаточно плотные, чтобы удержать их счастливое сияние, когда они вместе.
– Лиана моя, – каждая буква её имени вливалась в неё вместе с ним. Весь воздух покинул лёгкие, а низ живота прострелило от обжигающей сладкой боли. Два шторма объединились в один. Казалось, что он бушевал бесконечно, и, будет бушевать вечно.
– Можно ли мне любить тебя, Мирон? – еле слышным шелестом выдохнула Максим и зажмурилась, чтобы закрепить в памяти изгиб лукавых губ и чуть сморщенный нос. В его объятиях стало тепло и сонно. И она заснула, так и не услышав его ответ «нет».
***
Плохие дни почти всегда наступали без предупреждения. Но некоторые повторялись с завидной регулярностью…
Максимилиана почувствовала во рту вкус крови и сглотнула слюну. Она до такой степени стиснула зубы, что не заметила как прокусила щёку. Она не могла показать ему свою слабость. Не могла сказать ничего связного и толкового. Злость разрывала её изнутри и вырывалась наружу. Она не хотела ругаться с ним, но Мирон не унимался.
Каждый год одно и тоже. Она боялась этой даты каждый год. Ненавидела её. В этот день она мечтала быть от него дальше, чем это было возможно. В это время он всегда превращался в чудовище. Не такое, каким он был ежедневно. Совершенно иное. Холодное. Бездушное. Отталкивающее.
Гонки Хантеров в этом году совсем не вовремя, как раз после этой дурацкой даты, о которой Максимилиана до сих пор ничего не знала. Это тема для неё всегда была закрыта для обсуждений. Проще было уйти от Мирона, чем докопаться до истины. Но она понимала – сама от него она не уйдет, не сможет уйти. Он каждый раз тянул её глубже в ад. И каждый раз устраивал незабываемый фейерверк на пепелище, которое сам и построил.
– Ты не будешь участвовать в этих гонках, – Мирон подошёл к Лиане совсем близко. Его глаза стали совсем чёрными, не источая ни грамма света, ни грамма нежности и ничего человеческого.