– Как это произошло?
– Легко, – Максимилиана опустила голову, чувствуя жар в щеках. – Я думала, что беременна, – девушка прикрыла глаза, пытаясь избавиться от накатывающих слез, но даже с закрытыми глазами Максмилиана чувствовала, как встревожен Мирон.
– Ты беременна? – при этих словах он замер. Все его тело так напряглось, что казалось, еще немного, и он рассыплется на осколки. Даже глаза у него стали иными, из них ушли отчаяние и горечь, остались только надежда и воодушевление. Запрятанные так глубоко, что почти не видны под слоями прочной брони, которой он себя оградил.
– Выдыхай, Мирон, – она сделала еще один глубокий вдох, открыла глаза и посмотрела на него с улыбкой, хотя было видно, что ей далеко не весело. – Я не беременна.
– Мне так жаль, – сказал он, сочувственно глядя на нее, когда, наконец, удалось проглотить застрявший в горле ком. – Должно быть, это было ужасно больно.
– Больно, – с горечью подтвердила она. Неясно, как надолго они застыли так, неотрывно глядя друг другу в глаза, и каждый признавал боль другого, потому, что не мог признаться в своей. – Мне тоже жаль, что я не беременна. Это лучше… лучше, чем всё… – Максимилиана опустила глаза.
– Всё будет хорошо… – Мирон потряс головой, словно хотел прочистить ее от бессмысленных надежд. Словно пытался удержать узы, которые они оба чувствовали, хотя и не могли постичь их сути. Узы, порожденные тем, что пережила она, и тем, что пережил он. Вместе. И каждый по отдельности.
– Когда мы летели в Вегас всё представлялось как-то иначе. Тест на беременность. Пока делала его, представляла всю свою жизнь. Всё, что успела натворить. Все ошибки, которые совершила. Всё пыталась представить, кого хочу видеть рядом, если тест окажется положительным, – спешно прикрывая татуировку на плече, Максмилиана натянула больничную сорочку ближе к шее, словно хотела в нее закутаться. Получилось достаточно долго, чтобы она успела разглядеть искры в его черных, как самая темная полночь глазах, и более, чем достаточно, чтобы она поняла, что он заметил то, что она пыталась скрыть. Видела это по его сощуренным глазам, по тому, как напряглись его плечи, а руки сжались в кулаки, по тому, как он опустил голову, словно весь мир свалился на него с высоты, когда он понял, что упустил ее. – Но тест оказался отрицательным…
– Откуда это… это взялось? – ему приходилось прикладывать дополнительные усилия, чтобы взять под контроль свое неистово бьющееся сердце, избежать с ней зрительного контакта и продолжать кое-как дышать, чтобы выдавить из себя хоть слово.
– Падение с мотоцикла не прошло бесследно, как выяснилось…. А потом… Врачи сказали, что толчком к росту послужил стресс, – печально ухмыльнулась Максимилиана. – Та самая хрень, без которой человечество не может прожить и, по иронии, та самая хрень, из-за которой оно умирает.
– Почему ты не сказала мне? – в оцепенении он бережно взял в руку одну из ее бесчисленных кудряшек, не сводя с нее глаз.
– Тебе, Мирон? Да, ты истеричка! Ты начал орать, как резанный. Орал так, что я кажется, вернулась с того света. Наорал на меня, на врача, на людей в коридоре.
– Почему? Почему? Почему ты не сказала мне? – шептал Мирон, встав на колени у её кровати. И вид у него был такой, словно он вот-вот заплачет.
– Не смей рыдать. Ты же Воланд, – откинувшись на спинку, Максимилиана, на секунду прикрыла глаза, боясь, что если сделает так чуть дольше – она заснет и больше никогда не проснется.
– Ненавижу, когда ты меня так называешь, – он прижался ухом к ее животу и натянуто улыбнулся. Горячее дыхание Мирона, что проникало к коже через ткань, растекалось по ее телу ледяными мурашками.
– Я знаю, – Лиана просто кивала и пыталась сделать вид, будто не потрясена происходящим. Будто у нее не сжимается сердце. Будто ее маленький мир не перевернулся вверх тормашками в который раз за последние несколько месяцев. Будто с ней всё в порядке.
– Они просили заполнить бумаги. Сообщить семье, – он отстранился и отошел от кровати как можно дальше, пытаясь совладать с эмоциями.
Максимилиана не могла ясно разглядеть его. Непрошенные слезы застилали глаза, катились по щекам и шее. Воздух в легкие проваливался рывками. Дыхание стало жестким и прерывистым.
– Сказал, что я сирота? – от мысли о том, что она не может дышать, похоже начиналась паническая атака, которая не возвращалась к ней вот уже пару дней.