– Я не могу…
– Всё ты можешь. Как объявится Тимур, сам ему всё объясню, – Влас положил на стойку связку ключей. – Иногда я остаюсь ночевать в баре, так что сможешь чувствовать себя как дома.
– Я не знаю, что сказать.
– Ничего не говори, лучше помоги приготовиться к открытию. Сейчас придёт наша неугомонная владелица бара с вереницей новых идей, а я не готов слушать их сто пятисотый раз подряд. Пожалей мои уши, милая Лиза. Они пригодятся тебе, когда ты задумаешь их откусить, Тайсон, – Влас вновь окинул ее многозначительным взглядом, посылая очередную волну жара к лицу.
Лиза видела, что парень не блефует и что его предложение реально, но не могла объяснить этой внезапной перемены в нём. Или может, ей показалось?
– Но что я могу сделать? В смысле как могу помочь? Чем?
– Вот это уже разговор, – Влас вновь улыбался, и, это была самая очаровательная улыбка, какую только видела в своей жизни Лиза.
Глава 61. Самоедство
Если бы можно было награждать за самоедство, что страшнее каннибализма, то Тимур Алексеевич Вермутов определенно забрал бы все первые места и гран-при этого несуществующего конкурса. Вся «фишка» его бесплодного грызения себя за совершенные ошибки заключалась в зацикливании на моменте, который остался в прошлом. Чувство вины с аппетитом пожирало душу, злость убивала остатки оптимизма и веры. Что-то вязкое, с болью в связке, когда изнутри всё ноет, и ноет, и ноет. Процесс запаковывания себя в непрозрачный чемодан самобичевания, из которого сложно выбраться (ведь замок изнутри не открывается), затянулся на долгие годы.
Тимур старательно перегонял одни и те же безрадостные мысли по кругу, а ссадины лёгких промахов расцарапывал до кровоточащих язв, что наливались свежим гноем. Но с новым потрясением пришло неожиданное осознание, что настало время вскрыть гнойный очаг. Тот самый очаг из многолетней лжи, вызывающий интоксикацию его мыслей. Пришло время дренировать этот абсцесс, пожирающий изнутри, пусть даже останется шрам.
Машина Тимура остановилась у высокого забора. Он не спеша покинул салон автомобиля и подошел к знакомой ржавой калитке. На минуту застыв в нерешительности, он откинул проволоку, что заменяла навесной замок. Неуверенно толкнув скрипучую дверь, шагнул вперёд и направился вдоль узкой тропинки. Эту дорогу он помнил наизусть, хоть бывал здесь нечасто. Здесь всегда пахло срезанной травой. Так он помнил.
Аромат полыни и дождя смешались в единый ансамбль. Ансамбль неизбежности. Чувство, когда долгое время держал всё в себе и наконец, дошёл до близкого человека, перед которым не нужно притворяться. Невероятное облегчение, необъяснимую лёгкость.
– Здравствуй, – слова застряли у него в горле. – Такое себе приветствие, конечно, но с этого обычно начинают любой разговор. Даже тот разговор, с которым опоздал на несколько лет. Мне очень стыдно, горько, безнадежно одиноко. Я пришёл покаяться, что долго не приходил. Пришёл поговорить, хотя ты снова будешь молчать. Но в моем случае, ты единственный и самый лучший собеседник. Другого у меня нет, а будет ли когда-нибудь – неясно, – Тимур с болью смотрел на застывшую родную улыбку. – Ты не просила, конечно, но я тут краску принёс. Она небесно-синяя, как твои глаза. Как небо, которое ты так любишь. Покрасим здесь всё, как ты и хотела. Разукрасим всё в яркие цвета, – он на мгновение замолчал, вслушиваясь в окружающие звуки, вглядываясь в безжизненные глаза. – Жаль, что так нельзя поступать с собственной жизнью: выполоскать всю грязь, вытрясти обиды и боль и расписать как в стиле батик[1] по шёлку. Из нового? Ничего. Похвастать нечем. Я всё тот же неудачник, что и много лет назад. Всё, что вчера звучало, как достижение, сегодня – как проигрыш баснословного состояния в рулетку.
Я не научился разбираться в людях. До сих пор. Что такое жизнь? Я не понимаю. Что такое отношения? Я не умею их строить. Что такое женщины? Я сдаюсь. Пока я был мал, я точно знал, что такое любовь. Я видел её. Я знал, что она есть. Знал, пока не полюбил. У меня вопросы к небесам, – Тимур запрокинул голову в чернильно-пепельную высь. – У Купидона там, что стрелы для меня закончились? Ему оттуда виднее, наверняка. Ну, что, мальчик-мазила, одиночество – моя судьба? – он подавил горькую усмешку и опустил глаза. – Помнишь, день моей свадьбы? Тогда ты мне сказала, что не чувствуешь меня счастливым… Мне всегда казалось, что ты ощущаешь мою ложь, как то, до чего можно дотронуться. Ты задумчиво улыбалась, когда я обещал тебе быть счастливым в браке, когда обещал тебе шесть внуков и внучек... Я лгал тебе, мам. И не сдержал ни единого обещания. Я не знаю, что тебе сказать. Нет у меня оправданий. Я просто хочу, чтобы в моей жизни, наконец, всё стало по-человечески. Избавиться ото лжи, которая рвёт сердце каждый божий день. Я так устал лепить хрупкое счастье из того, что было. Я так устал лгать. Мне кажется, именно это мешает мне быть счастливым.